Длинный день после детства. Лев Борисович Усыскин

уже руки – после чего поход под конвоем к умывальнику с горсткой стирального порошка в соединенных лодочкой ладонях (смыть остатки типографской краски), – все это хоть как-то развлекало, убивало время, томительно напрягшее нервную ткань, и оттесняло куда-то на несущественный уровень главный Борькин тюремный ужас: что про него, такого хорошего и невинного, запертого сейчас в камере с четырьмя покорно-безучастными бомжами, в преддверии двух наступающих выходных просто забудут и все. Однако страшного не случилось, и на следующее утро его выпустили – в объятый лазурью небес, пахнущий персиками и дынями среднеазиатский роскошный август – и страхи прошедшего дня стали казаться лишь заурядным приключением, смешным отголоском забытых кошмаров детства…

      «Подойди ближе, Гольцов… – закончив с бумагами, Кирс поднялся со своего места, – ближе к столу, еще ближе…» Повинуясь, Борька подступил к столу вплотную, едва не уперся в него грудью – высокий и грузный Кирс был теперь меньше чем в метре от мальчика, пришлось даже немного запрокинуть голову, чтобы как следует увидеть его глаза…

      «Гольцов… – Кирс вдруг слегка закашлялся, одновременно Борька увидел боковым зрением, как Нос вышел из-за его спины и тоже встал рядом со столом, чуть сбоку. – С сегодняшнего занятия, Гольцов, ты отчисляешься. Скажешь маме: в ряду обязательных мероприятий по подготовке к весенне-летнему тренировочному циклу каждый год мы производим и будем производить отчисления неперспективных пловцов. Ты понял меня? Вот и отлично. Все. Можешь теперь идти домой. Будь здоров…»

      Говоря честно, даже и в это мгновение среди вороха непричесанных чувств ощутимо главенствовало предвкушение свободы – оно не то чтобы порождало в Борькиной душе явную радость, но словно бы звонило настоятельно требовательным колокольчиком: имей, мол, в виду, малыш, что я тоже здесь! Что бы ни случилось иного, а я уже здесь и никуда отсюда не исчезну!

      …И тем не менее, Борьке казалось, что все в тот момент на него смотрят, – с гулким шумом лупят свои 4 х 100 и 6 х 50 и одновременно наблюдают за ним внимательно, слышат каждое слово. Мальчики и девочки, с которыми он даже и не познакомился за полтора года, – лишь запомнил случайно некоторые их фамилии, в силу каких-то причин чаще других выкрикиваемые тренерами: Зубов, Коноваленко, Ларионова, а также какой-то чудной Батыцеренов (узкоглазый и жирненький) – его всякий раз выкрикивали с вынужденной паузой после второго слога… Правда, был вначале еще и Ленька, неожиданно для Борьки оказавшийся в их группе веснушчатый сосед по ореховским дачным малинникам, но и он перестал ходить с прошлой осени, наверное, или даже раньше еще…

      В общем, это было первое в Борькиной жизни одиночество – по счастью, он не знал еще тогда этого слова и потому воспринимал происходящее почти как должное, – словно бы