Бог ненавидит нас всех. Хэнк Муди

в этом сумраке, – белый мужчина лет пятидесяти с небольшим, который выглядел бы неуместно где угодно, за исключением, пожалуй, концерта тех самых «Грейтфул Дэд». От нижней губы у него спускается узкая короткая бородка, его волосы заплетены в дреды, не то крашеные, не то от природы обладающие весьма странным рыжеватым оттенком. Свисают эти патлы у него ни много ни мало до середины спины. Одет он как какой-нибудь южноамериканский фермер, но все остальное в его облике предполагает поистине царское величие. Так, например, сидит он в роскошном мягком бархатном кресле, которое в этой обстановке немудрено принять за трон. Все его движения замедленны и едва уловимы. Так, например, он чуть заметно склоняет голову и взглядом указывает мне на подушки, раскиданные по всему полу. Я рискую истолковать это как предложение сесть, что, собственно говоря, и делаю.

      Человек на троне – ну да, Первосвященник, не иначе, – смотрит на меня так, словно я могу в любой момент раствориться в воздухе.

      – Ну, значит, – наконец произносит он, – ты и есть тот самый парень.

      Я киваю.

      – И ты, значит, готов.

      По его интонации непонятно, вопрос это или же утверждение. По крайней мере, ответы мои ему явно не нужны. Судя по всему, он просто решил подтвердить вслух то, что и так ему давно известно.

      – Наверное, да, – говорю я и достаю из кармана деньги. – Марвин, вообще-то, не посвящал меня в детали.

      – Марвин.

      – Марвин Киршенбаум. – Одна из купюр падает на пол, и я аккуратно поднимаю ее. – Он просил купить для него четверть.

      – Четверть.

      – Четверть унции?

      – Значит, это не по поводу работы.

      – Марвин ничего не говорил мне по поводу работы, – отвечаю, втайне надеясь, что голос не выдаст моего состояния.

      Волна страха, накатывающаяся на меня изнутри, уже граничила к тому времени с истерикой. Еще немного, и я был бы готов наложить в штаны. Инстинкт и здравый смысл хором твердят мне, что пора делать ноги из этой лавочки, но язык и губы не слушаются мудрого совета и почти помимо моей воли выговаривают:

      – Не могли бы вы чуть подробнее рассказать мне об этом?

      – Значит, ты все-таки пришел насчет работы.

      Взгляд Первосвященника устремлен на шкатулку, стоящую перед ним на столе, но я убежден, что обращается он все же ко мне, а не к своему деревянному ящику.

      Сделав глубокий вдох, я опасливо произношу:

      – Едва ли я обладаю достаточной информацией для того, чтобы ответить на этот вопрос.

      Первосвященник кивает – моя судьба, судя по всему, уже решена – и открывает шкатулку. Она доверху набита марихуаной. Зачерпнув собственного продукта, он высыпает измельченную щепоть в чашу здоровенного – фута три в высоту, не меньше, – кальяна, который я до сих пор как-то умудрился не приметить.

      – Я так понял, – говорит он, чиркая длиннющей, почти футовой, спичкой о подобающих размеров коробок, – что