Глаза дракона. Стивен Кинг

раз на ночь, а когда он был занят, это делал Бен Стаад. Питер назвал лошадь Пеони, и они очень сдружились.

      Когда Флегг советовал Роланду запретить принцу играть с кукольным домом, он был прав в одном: слуги видели все и не молчали о том, что видели. Некоторые стали свидетелями сцены на конюшне и рассказали остальным, а те, делая вид, что сами при том присутствовали, разнесли рассказы об этом случае по всему городу. Говорили о нем и Иосиф, и молодой ветеринар. Особенно веским было слово Иосифа, которого многие уважали. Он первым стал звать Питера – молодой король, а за ним и другие.

      – Я думаю, Бог вылечил эту лошадь потому, что молодой король так стоял за нее, – заканчивал обычно конюший свой рассказ. – И он трудился над ней, как раб. Я вам скажу: у этого мальчишки сердце дракона. Слышали бы вы его голос, когда он велел мне отложить кувалду!

      Да, история была замечательная, и Иосиф рассказывал ее целых семь лет – до того дня, когда Питера признали виновным в ужасном преступлении и приговорили к заключению в камеру на самой вершине Иглы до конца его дней.

      15

      Может, вам интересно, что собой представлял Томас; ведь некоторые из вас уже решили, что он был злодеем, раз уж Флегг хотел передать ему корону, отняв ее у законного владельца.

      Это не совсем верно, хотя некоторые на самом деле так думали. Конечно, Томас был не таким хорошим, как Питер, – рядом с Питером никто не показался бы достаточно хорошим, и Томас понял это, уже когда ему было четыре, – год спустя после знаменитого бега в мешках и в год не менее знаменитого происшествия на конюшне. Питер всегда говорил правду; Питер был высоким, красивым и походил на мать, которую так любили и король, и весь народ Делейна.

      Разве можно было сравнить с ним Томаса? Ответ прост – нельзя.

      В отличие от Питера Томас разительно напоминал отца. Это отчасти умиляло Роланда, но не доставляло ему радости. Он знал, что светлые кудри Томаса рано поседеют, а потом и выпадут, оставив его лысым в сорок лет. Знал, что Томас не будет высоким, а если ему передастся отцовская любовь к пиву и меду, то он уже к тридцати станет носить перед собой брюхо. Томас уже начинал косолапить, и Роланд понимал, что скоро его младший сын будет таким же кривоногим, как он сам.

      Томас был не слишком хорош, но не был и плох. Он часто грустил, часто злился и туго соображал (когда приходилось думать, ему, как и отцу, казалось, что в голове у него перекатываются камешки), но он не был плохим.

      И еще – он завидовал брату. Мало того, что тому предстояло стать королем, что отец его больше любил, и слуги больше любили Питера, и учителя, потому что он всегда готовил уроки. Мало того, что все любили Питера больше, чем его. Было кое-что еще.

      Когда кто-нибудь, и особенно король, смотрел на Томаса, ему казалось, что они думают: Мы любили твою мать, а ты убил ее своим появлением. И что мы получили взамен? Маленького урода с глупым лицом почти без подбородка, который до восьми лет не смог выучить больше пятнадцати Великих Букв. Твой брат Питер в шесть лет знал их все. Что мы получили? Зачем ты нам, Томас? Страховка