Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников. Марк Уральский

слабых и неудачников расчистить путь для Сверхчеловека – все это нельзя воспринимать буквально, «взаправду». Ницше сказал о Сенеке, что его следует слушать, но «ни доверять ему, ни полагаться на него» не стоит. С ним самим дело обстоит точно так же. «Философствовать вслед за Ницше, – говорит Ясперс, – значит постоянно утверждать себя в противовес ему». Этим, собственно говоря, и занимались русские мыслители эпохи «серебряного века», в той или иной степени, подпавшие под воздействие идей Ницше.

      Сочинения Ницше начали проникать в Россию, по-видимому, уже в конце 1880-х годов. <…> Российская цензура поначалу запрещала <их> распространение, делая исключение для текста «Так говорил Заратустра», который, видимо, принимала за чисто художественный. <…> Первым, поставив цель соединения христианства и язычества в перспективе Второго пришествия Христа, Мережковский заявил о Ницше как христианине нового типа. Иванов, заимствовав у Ницше неоязыческий мотив, наметил контуры дионисического мистического богословия. Роль Шестова, основоположника ницшеведения в России начала ХХ в., состоит в создании образа Ницше как религиозного учителя, открывшего новый путь к Богу.

      <…>

      …как замечал Бердяев, «тема Ницше представлялась русским темой религиозной по преимуществу»: Ницше, вопреки его настойчивому позиционированию себя в качестве атеиста, всерьез считали религиозным учителем, пророком нового христианства, святым, посвященным. Русский Ницше – коллективное создание мыслителей Серебряного века: Шестов набросал контуры этого лица, отдельные черты которого были вслед затем выписаны Мережковским, Андреем Белым, Бердяевым, Вяч. Ивановым. «Русский Ницше» – плод «русской герменевтики», – в данном случае, так сказать, герменевтики сравнительной – не просто интерпретации текстов Ницше, но и параллельного толкования этих последних и, к примеру, произведений русских классиков ХIХ в. Словно наведенные одно на другое зеркала, стоят в трактатах Шестова и Мережковского друг против друга Ницше и Толстой, Ницше и Достоевский, взаимно углубляясь и обогащаясь каждый свойствами своего vis-ầ-vis: в сочинениях позднего Ницше критикам слышатся голоса героев романов Достоевского, а эпический пафос автора «Войны и мира», возносящий над антитезой добра и зла, одним из них сопоставляется с ницшеанской философией жизни. Русский Ницше – это не портрет, а скорее, икона, и представленный ею лик не индивидуален, а тяготеет к универсальной человечности. Так, чтобы понять судьбы не только Достоевского, но и Кьеркегора, Паскаля, Лютера, Августина… и вплоть до библейских пророков, Шестову понадобилось вписать в их воззрения бытийственные интуиции Ницше [БОНЕЦКАЯ].

      Как видно из вышеизложенного к числу русских ницшеанцев из числа литераторов относятся по преимуществу символисты и религиозные философы-персоналисты, в том числе Василий Розанов, который, оставаясь верующим христианином, перешел в начале