Впрочем, неважно. Нерасстанное (сборник). Анна Всеволодова

паши и визири,

      Сединой мудрости почтенны,

      В диване зрелись как цари;

      Закон бы свято сохраняли

      И по стезям бы правды шли,

      Носить ей скипетр пособляли

      И пользу общую блюли.

      Она б пред ними председала,

      Как всемогущий царь царей,

      Свои наказы подтверждала

      Для благоденствия людей.

      Изобрази ты мне царевну

      Еще и в подвигах других:

      Стоглаву гидру разъяренну

      И фурий от земель своих

      Чтобы гнала она геройски;

      Как мать, своих спасала б чад;

      Как царь – на гордость двигла войски;

      Как Бог – свергала злобу в ад.

      Чтобы ее бесстрашны войски,

      От колыбели до седин,

      Носили дух в себе геройский,

      И отрок будто б исполин

      Врагам в сражениях казался;

      Их пленник бы сказал о них:

      «Никто в бою им не равнялся,

      Кроме души великой их».

      Из уст ее текла бы сладость

      И утешала стон вдовиц;

      Из глаз ее блистала б радость

      И освещала мрак темниц;

      Рука ее бы награждала

      Прямых отечества сынов;

      Душа ее в себе прощала

      Неблагодарных и врагов.

      Приятность бы сопровождала

      Ее беседу, дружбу, власть;

      «Бросай кто хочет, – остры стрелы

      От чистой совести скользят;

      Имея сердце, руки белы,

      Мне стыдно мстить, стыднее лгать;

      Того стыднее – в дни блаженны

      За истину страшиться зла:

      Моей царевной восхищенный,

      Я лишь ее пою дела».

      Но что, Рафаэль! что ты пишешь?

      Кого ты, где изобразил?

      Не на холсте, не в красках дышишь,

      И не металл ты оживил;

      Я в сердце зрю алмазну гору,

      На нем божественны черты

      Сияют исступленну взору:

      На нем в лучах – Фелица, ты»!

      – За государыню-матушку, господа офицерство – ура!

      – Виват! – закричали все, – Виват государыне-императрице! Я вторично глянул на Лизавету Романовну. Она сидела опустя голову и грифелем выводила на досочке вензель. Я вгляделся – то был вензель графа N – первого предмета её привязанности. Теперь граф, опасаясь, что несчастья Лизаветы Романовны, коснутся и его, за границей, в родной Саксонии, но, конечно, при благоприятном течении событий, не замедлит вернуться. Верно, будет вызван самой Лизаветой Романовной. Если бы то было в силах моих, граф бы сидел подле неё теперь же на этой бедной свадьбе, среди этих простых людей, пожалуй, и в качестве её жениха – только бы увидать радость, признательность, доверие в её взорах.

      Огорчённый печалью Лизаветы Романовны, я задумался, и не вдруг услыхал требования от меня ещё стихов.

      – Полно чиниться, любезный Кондратий Романович, – не унимался инженер Карповицкий, – складываете столь изрядные вирши и прячете их под полою.

      – Увы, господа, вирши – не мои. Но их составитель ещё более скромен, нежели декламатор – ни за что не желает быть объявлен. Я поклялся ему сохранить тайну.

      – Круг