На краю света (сборник). Николай Лесков

учить надо, владыко; и утром сеять семя, и вечером не давать отдыха руке, – все сеять.

      – Хорошо говоришь, – отчего же ты так не делаешь?

      – Освободи, владыко, не спрашивай.

      – Нет уж, расскажи.

      – А требуешь рассказать, так поясни: зачем мне туда идти?

      – Учить и крестить.

      – Учить? – учить-то, владыко, неспособно.

      – Отчего? враг, что ли, не дает?

      – Не-ет! что враг, – велика ли он для крещеного человека особа: его одним пальчиком перекрести, он и сгинет; а вражки мешают, – вот беда!

      – Что это за вражки?

      – А вот куцые одетели, отцы благодетели, приказные, чиновные, с приписью подьячие.

      – Эти, стало быть, самого врага сильней?

      – Как же можно: сей род, знаешь, ничем не изымается, даже ни молитвою, ни постом.

      – Ну, так надо, значит, просто крестить, как все крестят.

      – Крестить… – проговорил за мною Кириак, и – вдруг замолчал и улыбнулся.

      – Что же? продолжай.

      Улыбка сошла с губ Кириака, и он с серьезною и даже суровою миной добавил:

      – Нет, я скорохватом не хочу это делать, владыко.

      – Что-о-о!

      – Я не хочу этого так делать, владыко, вот что! – отвечал он твердо и опять улыбнулся.

      – Чего ты смеешься? – говорю. – А если я тебе велю крестить?

      – Не послушаю, – отвечал он, добродушно улыбнувшись, и, фамильярно хлопнув меня рукою по колену, заговорил:

      – Слушай, владыко, читал ты или нет, – есть в житиях одна славная повесть.

      Но я его перебил и говорю:

      – Поосвободи, пожалуйста, меня с житиями: здесь о слове божием, а не о преданиях человеческих. Вы, чернецы, знаете, что в житиях можно и того и другого достать, и потому и любите все из житий хватать.

      А он отвечает:

      – Дай же мне, владыко, кончить; может, я и из житий что-нибудь прикладно скажу.

      И рассказал старую историю из первых христианских веков о двух друзьях – христианине и язычнике, из коих первый часто говорил последнему о христианстве и так ему этим надокучил, что тот, будучи до тех пор равнодушен, вдруг стал ругаться и изрыгать самые злые хулы на Христа и на христианство, а при этом его подхватил конь и убил. Друг христианин видел в этом чудо и был в ужасе, что друг его язычник оставил жизнь в таком враждебном ко Христу настроении. Христианин сокрушался об этом и горько плакал, говоря: «Лучше бы я ему совсем ничего о Христе не говорил, – он бы тогда на него не раздражался и ответа бы в том не дал». Но, к утешению его, он известился духовно, что друг его принят Христом, потому что, когда язычнику никто не докучал настойчивостью, то он сам с собою размышлял о Христе и призвал его в своем последнем вздохе.

      – А тот, – говорит, – тут и был у его сердца: сейчас и обнял и обитель дал.

      – Это опять, значит, все дело свертелось «за пазушкой»?

      – Да, за пазушкой.

      – Вот это-то, – говорю, – твоя беда, отец Кириак, что ты все на пазуху-то уже очень располагаешься.

      – Ах, владыко, да как же на нее не полагаться: тайны-то уже там очень большие творятся