Наблюдательный отряд. Дарья Плещеева

Григорьевна, если потребуется – вам телефонируют. Не беспокойтесь, я понимаю ваше желание и при необходимости прямо обращусь к вам.

      – Да хранит вас Господь! Я буду молиться за вас!

      – С Божьей помощью мы в этом деле разберемся, – серьезно ответил Лабрюйер.

      Тем разговор, в сущности, и кончился.

      – Ну, что, Леопард? – спросил Енисеев, слушавший через отводную трубку.

      – Врет. Гувернантка ей писала. И хотел бы я знать, что именно. Послушай, мне нужны сведения об этой Анне Григорьевне. Я понимаю, что после смерти дочери можно запереться в усадьбе бог весть на сколько лет. Но вдруг она куда-то выезжала, вдруг нанимала частного агента. Ее прошлое, словом, все, что удастся собрать.

      – Ну, какое может быть прошлое у провинциальной дворяночки? Хорошо, я дам задание… – Енисеев пристально посмотрел на Лабрюйера. – Ты что-то учуял?

      – Когда мне врут, я думаю: от меня хотят скрыть именно то, что мне было бы необходимо. Если госпожа Урманцева в переписке с гувернанткой, то, может быть, гувернантка и могла бы указать на убийцу. То, что дама сей факт скрывает, очень подозрительно. И заставляет усомниться в высоких моральных качествах сей дамы.

      – А не собираешься ли ты зря потрать казенные деньги? – спросил Енисеев. – Кучу времени изведешь, а это окажется всего лишь старый развратник, не имеющий никакого отношения к военным заказам.

      – Я это допускаю, – подумав, признался Лабрюйер. – Но я уже стал искать злодеев девятьсот пятого года. Есть у меня один человечек, который мог бы дать любопытные сведения.

      – Это хорошо. Двигайся в этом направлении. А я, так и быть, затребую досье на госпожу Урманцеву, раз тебе этого хочется.

      – Больше всего на свете мне хочется уехать куда-нибудь в Марсель, – признался Лабрюйер, – и сидеть там на набережной, греться на солнышке и вообще ни о чем не думать.

      – Мне тоже.

      Но вместо марсельской набережной Лабрюйер отправился на Конюшенную улицу, и не теплое французское солнышко, а холодная прибалтийская метель ожидала его в этом путешествии.

      Панкратов впустил его не сразу – сперва сквозь дверь задал вопросы о их совместном боевом прошлом. Потом, отворив, извинился – голос-то подделать несложно.

      – Ты правильно поступил, – сказал ему Лабрюйер. – Ну, какие новости?

      – Вроде никаких.

      – Может, поживешь пока у родни?

      Покидать свой дом Панкратов отказался наотрез, и Лабрюйер ушел.

      Наутро Лабрюйер отправился завтракать в кондитерскую. Он заранее приготовил полтину для своей осведомительницы. И она действительно заслужила эту полтину.

      Ротман проживал вместе с двумя такими же обездоленными на Соколиной улице, в подвале. От завода «Феникс» дом отделяла железная дорога, и фрау из кондитерской дала точные приметы. Поселиться там им удалось по простой причине: раньше дом стоял довольно далеко от кладбища, но оно росло, росло и чуть ли не вплотную к забору приблизилось. А кому охота любоваться в окошко на ряды крестов? Поэтому