Религия бешеных. Екатерина Рысь

что жить с этим – невозможно.

      Жизнь раздиралась надвое, как полотнище в храме. Я рушилась посередине. Я умирала от непоправимой несправедливости чудовищного перевернутого мифа, в который эти люди добровольно превращали свою жизнь. Здесь все было неправильно. Будь проклята эта ваша война, если на ней погибает любовь!

      «Мы» были возможны только в этом перевернутом мифе. Но в нем уже была невозможна я… Под черным московским небом я так близко подошла к его глазам, что на мгновение они заслонили все. А потом – все остальное. На мгновение отступил даже этот настигающий хаос.

      – Я тоже тебя люблю…

      Это было выше моих сил. Это было последнее, что я услышала от своего С.С. Я сбежала…

      А весной я вдруг холодно и честно посмотрела себе в глаза – и раз и навсегда от него отказалась. Изводить себя очевидным несбыточным самообманом, разрушать себя дальше отравляющей кровь бессмысленной надеждой уже не было сил. Где-то там ежесекундно вызывал огонь на себя мой мальчик. Как с этим знанием жить?..

      И тогда я просто сняла с себя эту память – и ее не стало. Спасаясь из капкана, зверь отгрызает себе лапу. Спасаясь от любви, я опять отсекала себе сердце. Без угрызений совести. Без оставленных лазеек назад. Навсегда. Твердо зная, что делаешь правильный выбор. Когда отдаешь ЕГО за СЕБЯ. А прошлое – за возможность будущего… Я навсегда закрыла эту страницу. Все начиналось с чистого листа. Уметь совершать подобное – такое счастье.

      Во второй половине мая с новыми силами я обрушилась на Нижний. Бродя ночью одна по квартире без вести загулявшего где-то приятеля-нацбола, я подцепила с пола газету и прочитала: «…из отделения на «скорой» увозят С… С… – с пробитой головой и сотрясением…»

      Перестал действовать мой крест…

      А много позже я поняла, что во всей той сводившей меня с ума идеологической головоломке изначально было не так.

      Всё. Не надо так глупо вестись и цепляться к словам, мало ли кто когда чего написал, слова ничего не значат. Художественный вымысел в суде не канает…

      А как же тогда?

      А вот так.

      Нет никакой идеологии. Забудьте. Нет ничего. Сотрите все слова, исключите из алфавита буквы «Б», «Н», «П»…

      А что же останется тогда? Что объединяет всех этих людей?

      Нет никаких «всех». Есть каждый. И у каждого – своя война с Системой…

      И это та война, когда с мстительным наслаждением ложатся с гранатой под танки.

      Я, может быть, поняла, что именно все это время пыталась и не могла прочитать в глазах Макса Громова.

      Он знает своего врага в лицо. Но ему даже не хватает взгляда, чтобы охватить его целиком. Но он все равно будет мстить. За себя. За что конкретно – знает только он сам. Просто за себя. За свою честь и свою гордость. И это – его личная война.

      И вот такая война не прекратится. Каждый здесь мстит за себя…

      Часть вторая

      Суд истории

      Любой ход Истории будет смертелен.

      Окажется