На дорожках неведомых. Александр Шляпин

он прокукарекал прямо на ухо спящему Илье Муромцу.

      – Кыш, кыш, бесовское отродье, – в полудреме сказал Муромец и спихнул петуха со стола богатырской рукой. – Спать не даешь!

      Петух недовольно и обижено закудахтал и, распушив свои перья, как перед битвой, клюнул его прямо в руку.

      – Ах ты, гад! – завопил Муромец, и вновь отпихнул задиристую птицу. – Будешь клеваться, я тебя в суп отправлю!

      – Кто тут так орет? – открыв один глаз, спросил Добрыня спросонья.

      – Да петух, мать его спозаранок разошелся.

      – А Емеля где?

      – Емелька где – то в хате был, – ответил Муромец и, взяв чарку, выпил остатки медовухи, которая за ночь стекла со стенок на дно.

      – Ну, Добрыня, погуляли знатно! Теперь на службу пора, чай, князь дожидает!

      – Слушай, Илья, может, сегодня бюллетень возьмем? – спросил Добрыня, не отрывая головы от стола. – Что – то у меня голова нынче болит, будто сам Хан Герей мне по шарабану пудовой палицей зарядил.

      Пока богатыри пробуждались после глубокого сна, отходя от пьянки, мать Емели Марфа выползла из – за печи, где был её лежак. Омыв лицо водой, она выбила кресалом искру, и затопила русскую печь. Огонек весело подхватил трут, березовую бересту, а уже после и березовые поленья. Уже через минуту в хате стало значительно светлее и теплее.

      – Эй, хозяин, просыпайся! – завопил Муромец, дергая Емелю за лапоть. – Вставай, пора нам и горло промочить!

      Емеля недовольно промычал и, отвернувшись к стене, засопел с новой силой, будто и не слышал.

      – Эй, вставай, ирод поганый, утро уже!

      Емеля махнул рукой, не отрывая головы от мешка и, натянув на голову овчинный зипун, снова спрятался под ним.

      – Ну, ты, басурманин, вставай, нам служить князю пора.

      – Ну и иди, служи своему князю, – промычал Емеля, – я тут при чем?

      – Так нам же опохмелиться нужно!

      – Вы с Добрыней вчера и так шесть ведер осушили….

      – Мы и девять ведер осилим, – сказал Муромец и, усмехнувшись, погладил свою седую бороду.

      – Ты, Илюшенька, касатик, его ухватом, ухватом, да поперек спины стукни, авось проснется! – сказала Марфа. – Он на сон уж больно крепок….

      – Да так, мамаша, негоже, чай, мы вместе бормотуху хлебали! – сказал Муромец и, подхватив Емелю, вынес на руках на улицу, где тут же воткнул его головой в большой снежный сугроб.

      – А – а—а! – заорал Емеля. – Заморозил меня старый урод!

      Выскочив из сугроба, он хлопнул дверьми, влетел обратно в хату. Вскочил на печь, он влез под тулуп и затрясся от холода.

      – Ну, ты, Муромец-кретин! Я же слышал, что вы проснулись. Ну, дреманул, ну, снова заспал! Так что, меня из – за этого нужно головой в сугроб?

      – Харю свою вымой, а то от сажи, ты, что черт чёрен! – сказал Муромец и похлопал Емелю по плечу. – С такой, брат, рожей тебя к княжескому двору не пустят.

      – А что я забыл там? – спросил Емеля.

      – Как