Блатной. Михаил Дёмин

тихо, без шороха, без демонстраций.

      Каким-то темным чутьем, арестантским звериным инстинктом я уловил его скрытую растерянность, странную слабину… Он хочет, чтоб все было тихо, – именно этого! Но почему? Почему?

      – Вы говорите: без шороха, – сказал я, помедлив. – Однако он уже начался.

      – Так вот, кончайте, – заявил капитан. – Иначе примем меры. Начнем кормить принудительно, через кишку. Знаете, как это делается? То-то… Да к тому же еще и статью припаяем. – В голосе его звякнул металл. – Второй срок дадим – за провокацию…

      – Ну, положим, провокациями занимаетесь вы, а не я! – Я почувствовал на мгновение, как закипает и поднимается во мне горячая волна ненависти. – Имейте в виду, если понадобится, я тоже приму свои меры.

      – Свои? – Он прищурился. – Меры? Любопытно… Что вы можете сделать?

      – Буду писать! Обращусь в прокуратуру, в Верховный Совет, к самому министру, наконец. Расскажу обо всем, что вы здесь творите.

      – Ты думаешь, скотина, – сказал, поджимая губы, Киреев (наконец-то он заговорил истинным своим языком!), – думаешь, это тебе поможет?

      – Не знаю. Может быть, и не поможет, не важно, – отмахнулся я. – Но вам повредит, это уж точно!

      Во время этого разговора я сидел на полу, прислонясь плечом к сырому бетону стены. Капитан стоял надо мной пригнувшись, упираясь ладонями в расставленные колени… Теперь он распрямился и как-то подобрался весь, потускнел лицом.

      И, вглядываясь в него, я понял: я прав! Я угадал верно! Они оплошали, что-то сделали не так… С этим, без сомнения, и связан отъезд Гуся. Ну конечно – с этим! Он же все время жаждал крови. И получил ее в конце концов. И очевидно, перестарался, переборщил; искалечил кого-нибудь или угробил, скорее всего – угробил! И может быть, даже не одного. А здесь ведь не северный концлагерь! Мертвеца в тюрьме не оформишь по классическому стандарту: «Убит при попытке к бегству во время вывода на работу…»

      Да и вообще начальство – высшее начальство – не любит таких непредусмотренных смертей; советский арестант по идее должен трудиться, вкалывать, строить социализм!

      – Лучше уж вы не стращайте меня, – сказал я, – не стоит, гражданин начальничек.

      – Я не стращаю, – процедил он угрюмо. – Я к тебе по-доброму пришел. А ты, я вижу, залупаешься… С-смотри!

      Так мы долго с ним толковали. Однако я чувствовал – рано или поздно мне все равно придется уступить и смириться; пора было кончать изнурительную эту голодовку.

      Возбуждение спало, сменилось слабостью и тошнотой, и я погодя сказал, гася истлевший окурок:

      – В общем, вы хотите, чтоб было тихо? Что ж, если переведете меня в больницу…

      – Переведем, – сказал капитан. – Сделаем! Но… обещаешь?

      – Да.

      – Ну вот и порядок.

      Он снова стал прежним – добродушным, вежливым.

      – Все как надо сделаем! Отлеживайтесь, поправляйтесь. Только учтите: долго лежать не придется. Через три дня – этап… Надеюсь, вы обойдетесь без эксцессов?

      – Да уж можете быть уверены, – я усмехнулся слабо, – застревать у вас тут я не намерен.

      Междоусобная