кадрилей и поэтов, в суете гардеробной, в урожайности дорогих вин и обильности приоткрытых плеч. И если бы можно было повторить всё вновь – они бы вновь рассказали о бале так, словно видели его издалека, и с иронией прогулявшись между шутников-кучеров, между отдыхающих после скачки лошадей и изобильной парами кухни, они прошли в комнату приготовлений, и, куря рядом с окном, разговорились со случайным гостем. Добавь они фантазии – и они заглянули бы к принцессе, и подглядели бы галочки на полях утреннего романа, и выбор самого подходящего платья, они заглянули бы и туда, куда… И бал бы рассыпался на суету и танцы, на поиски знакомых и не очень, на верного слугу, пришедшего на подмогу, на звуки стекла, оркестр, пианистов и скрипачей, и архаичность библиотечных интерьеров. И затушуй всё внешнее, прикрой позолоту и имена, лицемерие и лицедейство, и обманчивость принцессы, и манеру её матери, старой франкофонки, – и от бала не останется следа. Передавая жизнь как сменяющиеся картины и звуки, мечтая об объективности и полноте, и превращая ожидание в репортаж и отчёт, забыв в себе зрителя и пренебрегая ролью участника, ты останешься комментатором, потерявшимся в недрах пустующей библиотеки. И это заслуженно. И описания балов, как описания королев, не пройдут мимо черт и анекдотов, но пройдут мимо самого себя и каждого из других – пытаясь упомянуть тысячи оттенков, они не затронут случившегося. Ведь бал случается лишь несколько раз, и сказка о Золушке ни разу не воплотится в жизнь, если, закрыв ночью глаза, не приснится во всей своей фантастической тесноте, в тесных рамках белой постели. И принц, неся на руках, будет произносить желанные и бессмысленные слова, а потом, пронесясь через время, подведёт белоснежную пони, и вы станет кормить её ржаным хлебом. И наедине, укрывшись пледом, разговоритесь о песках и морских рифах, и внутри, отдаваясь запахом моря, будут слышаться звуки ракушек и плавать доисторические, куполом прозрачные ядовитые медузы. И возложив её тебе на голову, он превратит тебя в королеву литорали, а испаряясь на Солнце, медуза станет течь по коже, позолотой короны и венца. И под руку с ним вы войдёте в бушующие штилем воды незнакомого моря. И имя его затихнет на сомкнутых бризом устах…
Бал начинается утром, утром каждого предшествующего дня. Он метётся в разговорах о погоде, в переговорах высокопоставленных особ и излишне медлительных заказах, он ворочается, пока замешивают тесто и пекут хлеб, стучится в каждую из канцелярских дверей, и даже в приоткрытую дверь, ведущую в пыльные чердачные покои придворного математика. И считая число пылинок во Вселенной, отталкиваясь от их числа в своей комнате и помножая на число под кроватью, он получит число, превосходящее вообразимое, запутается и пойдёт искать кастеляншу. Заглянет к нему и горничная – и, оглядев её худенькую фигурку, он наивно оставит её одну, всерьёз считая неприличным оставаться с незамужней девушкой наедине. Слегка расстроенный неточностью расчётов и своей необщительностью,
