Дыхание. Книга вторая. Ефим Бершадский

смогла бы. Приёмы, званые вечера, балы… А правду говорят, что готовится великолепный бал, и Вы уже отдали самые важные распоряжения и уже назначили дату?

      Император ждал этого вопроса. Он кивает головой.

      – Почти всё это правда, лишь дата ещё не известна. Её предстоит выбрать… – секунду длится молчание, её поза неизменно совершенна, – выбрать Вам…

      Бал

      К балу готовятся. Каждый, кто хоть однажды побывал на нём, хочет оказаться там снова. Балы, маскарады… Самые яркие праздники сочетаются с яркими платьями и масками, с декольте и духами. В празднике таится загадка и случай, они обещают себя, и обещают и намного больше. И под маской карабинера прячется гордый и великолепный принц, мечтающий об искренней и чистой любви. И каждый из танцев, испрошенных им у тебя, и иноземность акцента, и редкое владение фразой доверчиво полнят искрящиеся, летящие минуты. За ними ждут, ждут и поцелуи на балконе, и уединение, прогулка под руку по одной из освещённых аллей, беседка. Только об одном попрошу тебя, не снимай свою маску, не торопись… – стучится в голове, а он ещё прижимает к своей груди, оттолкнёт, прижмёт снова, закружит… Можно ли верить его слову и взгляду, что там, под улыбкой раскосых глаз, – то никому не ведомо… И знай его тысячу лет, ты не узнаешь и малой толики всего, его рассказы заполнены преданиями и стариной, как и комнаты его замков, история его семьи восходит к почитаемым пророкам, а династические браки давно сменились поисками свежей струи, оживляющей их исторический род… Пусть его речь заполнена сарказмами, пусть язвительный смех точит внутри сомнения – он вызывает скорее почтение, чем любовь, и ты никогда не поверишь, что он обычный, привычный к женщинам жиголо, примеривший необычную маску… И даже если и это неправда, и впереди – таинственный берег, заполненный подневольными ему капитанами и кораблями, если его изысканность и сложность – не забава, и за ними, непонятные и тебе, таятся свои смыслы, даже если он не шутит, упоминая старых мастеров, писавших по заказам его семьи, – как узнать о нём главное? Можно спросить, случайно заблудившись в невинности тем, спросить так, чтобы он понял, и так, чтобы было можно уклониться, и ещё не очень прямо, и не грубо, а просто, и пусть за словом предстанет улыбка и будет светить полумесяц, – да только ответит ли он, сможет ли? Сможет ли, если захочет, передать то что-то, что бывает у него внутри рядом с женщиной и когда её нет, не оправдывая твой вопрос насмешкой и самоиронией, а выплеснув, пропитав тебя своим… Да и ждёшь ли ты этого? Ведь это не окажется тем, чего ищешь ты, а если окажется – то не слишком ли удивительна эта встреча, и как надменное высокомерие может сочетаться с вдохновенностью его порыва – может, это всё же обман? И если и есть в нём это оно, ожидание и томление, не женское, но сдержанно-страстное, если холода в его краях чуть теплее наших, а тепло разливается раньше и вместе с рассветом, если утром он берётся за книги, а сухие газеты лежат в стороне, и он лишь мельком заглянет в них, если даже и он ищет кого-то среди многих танцующих – сиюминутно ли это? Ведь завтра будет другой день, завтра будут запрягать экипажи, а многие, браво запрыгнув