По ком звонит колокол. Эрнест Хемингуэй

за три человека от меня: желваки ходуном ходили у него на лице, он кусал губы и так крепко сжимал рукоятку своего цепа, что костяшки на пальцах побелели. Он смотрел прямо на дона Бенито и ждал его приближения. И все равно ничего не происходило. А потом, как раз перед тем, как дон Бенито поравнялся с этим человеком, тот высоко поднял свой цеп так, что даже задел билом стоявшего позади него, и изо всех сил обрушил его на дона Бенито, удар пришелся тому в висок, он посмотрел на мужчину, и тот ударил снова, закричав: «Вот тебе, cabrón[31]!». Этот удар попал дону Бенито по лицу, он вскинул руки, чтобы прикрыться, и тут его начали избивать, пока он не упал, а мужчина, ударивший первым, крикнул остальным, чтобы помогали, и, уцепив за воротник рубашки, потащил дона Бенито лицом по земле, другие подхватили его за руки, поволокли к краю обрыва и сбросили в реку. А тот, что ударил первым, стоял на коленях у края обрыва и, провожая его взглядом, кричал: «Cabrón! Cabrón! У-у, Cabrón!» Он был арендатором дона Бенито, и они всегда не ладили – между ними шел давний спор насчет участка земли у реки, который дон Бенито забрал у этого человека и отдал другому, и этот человек давно его ненавидел. Он не стал возвращаться в строй, а так и остался сидеть на краю обрыва, глядя вниз, туда, куда упал дон Бенито.

      После дона Бенито долго никто не выходил, но теперь все стояли молча – ждали, кто появится следующим. Потом какой-то пьяница громко заорал: «Qué salga el toro! Выпускай быка!» А вслед за ним кто-то, кто через окно следил за тем, что происходит внутри Ayuntamiento, крикнул: «Никто не собирается выходить! Они все молятся!» Тогда еще один пропойца завопил: «Тащите их оттуда! Давайте, вытаскивайте! Хватит им молиться!» Но и после этого долго никто не выходил, а потом я увидела на пороге человека.

      Это был дон Федерико Гонсалес, хозяин мельницы и фуражной лавки, фашист из фашистов. Он был высокий, худой и зачесывал волосы от виска к виску, чтобы скрыть лысину. Видно, его вытащили прямо из постели, потому что он был босиком и в ночной рубашке, заправленной в брюки. С поднятыми руками, он шел впереди Пабло, который толкал его в спину стволами своего дробовика, пока не вступил в проход между шеренгами. Но стоило Пабло отойти от него и вернуться к дверям Ayutanmiento, как дон Федерико остановился, не в силах сделать больше ни шагу, и, подняв голову, простер руки к небу, будто хотел ухватиться за него.

      «Гляди-ка, ему ноги отказали», – ухмыльнулся кто-то, а кто-то другой прокричал издали: «Что с вами, дон Федерико? Ходить разучились?» Но дон Федерико так и стоял, воздев руки к небу, и только тихо шевелил губами.

      «Ну, ты, давай пошевеливайся», – крикнул ему Пабло с крыльца.

      Дон Федерико продолжал стоять, не в состоянии сдвинуться с места. Один из пьянчуг ткнул его в бок ручкой цепа, и дон Федерико дернулся в сторону, как испуганная лошадь, но остался стоять все там же, с поднятыми руками и возведенным к небу взглядом.

      Тут крестьянин, стоявший позади меня, сказал: «Позорище какое. Я против него ничего не имею, но надо кончать это представление». Он прошел до того места, где стоял

31

Козел (исп.).