Воспоминания незнаменитого. Живу, как хочется. Шимон Гойзман

потерял, и подумал: «Хорошо, что не повесился: уж очень больно в горле, и язык некрасиво вываливается». Подумал я и о толстом немце, которому тоже, наверно, больно было, когда веревка лопнула. Но так ему, фашисту проклятому, и надо!

      Где-то далеко уже в Германии еще идет война, и все еще гибнут наши. А в Киеве уже вершат народное правосудие, немцев вешают и не только немцев.

      16. Мирное время начинается

      Утром 9 мая 1945 года я, как обычно, вышел на улицу гулять. На улице было тепло и пустынно. Стою, скучаю неподалеку от парадной лестницы, не зная, чем заняться. Вдруг из парадной вылетает, как сумасшедшая, соседка со второго этажа, хватает меня, обнимает и целует:

      – Победа! Войне – конец! Победа! Победа!

      Из окон немедленно начали выглядывать другие соседи, посмотреть – кто кричит. И вскоре вся улица наполнилась людьми. На улицу высыпали взрослые и дети со всех этажей. Все друг друга обнимали и целовали, кто смеялся, а кто плакал. Откуда-то пришел нищий с аккордеоном и заиграл что-то жизнерадостное, забыв даже положить перед собой банку из-под консервов. Я в растерянности еле успевал крутить головой, чтоб понять, что же происходит вокруг. Я видел, как Нинка Кузнецова обнимала даже бабку Дашевскую! И мы, дети, начали прыгать и беситься просто так, оттого, что все рады. И веселье продолжалось целый день. Мимо нашего дома вниз на площадь перед недостроенным Центральным стадионом имени Хрущева все шли и шли люди. А вечером – салют. Стреляли из самых настоящих пушек, установленных на стадионе на Черепановой горе, стреляли из ракетниц осветительными ракетами, медленно спускавшимися на парашютиках, и мы пытались поймать их в темноте, чтоб отдать своим мамам парашютный шелк. Мне, помню, удалось поймать один парашютик, а второй дал мне Валерка, и мама сшила из этих двух парашютиков Фанечке белую рубашечку.

      С этого дня началась наша мирная жизнь. Стали возвращаться домой демобилизованные с фронта, выписанные из госпиталей, освобожденные из концентрационных лагерей, эвакуированные в тыл. Среди возвращающихся – и наши родственники, и просто земляки. Все ехали через Киев. Но все: кто оставался в Киеве, кто ехал дальше домой в Чуднов или в Бердичев, обязательно ехали через нашу квартиру. Останавливались у нас на полдня, на день-два, а то и на неделю.

      Помню, как вернулся с фронта дядя Иойлик, – так ласкательно звали его все взрослые. Иойль Пастернак, родной брат Раи, заявился к нам неожиданно, прямо с вокзала. Плотный, невысокого роста, с вьющимися по-цыгански черными волосами, с жуликоватыми, вроде смеющимися глазами, вся грудь в орденах и медалях – он принес в дом радостную суматоху и много шума.

      Не долго копаясь в своем вещевом мешке, он вытащил и ловко поставил на стол две бутылки водки и бутылку вина:

      – Маша! Рая! Быстро соорудите-ка нам что-нибудь закусить и садитесь сами за стол! – уверенным голосом командовал он. – Рувим! Садись за стол, пить будем. Я вернулся! Ты слышишь? Вернулся!

      Сели