Время. Елена Крюкова

руку отрубить.

      Царица я, а ты не дышишь.

      Нельзя тебе меня любить.

      Ты царь, дворец твой в Сиракузах,

      царица я – дворец мой тут,

      в Эдеме. Золотые друзы

      снегов – на блюдах мне несут.

      Спознались мы в таких коронах,

      что лучше б – оземь! – на куски.

      Закат кинжальный, запаленный.

      Снега тяжки и высоки.

      Январь. Спят села воробьями,

      владенья смертные мои.

      Я – на ветру – в шубейке – пламя:

      зуб на губе, ладонь в крови.

      Так крепко ногти засадила,

      чтоб не кричать, как оторвут

      рабы от Артаксеркса – силой,

      на горб слона заволокут,

      накроют вышитой попоной,

      забьют в тимпаны, зазвонят…

      Коль ты вошел в родное лоно —

      ты не воротишься назад.

      И лошади храпят и бьются,

      горит на сбруях бирюза!

      Горят озер январских блюдца —

      мои безумные глаза!

      Не брызнут слезы на морозе,

      на пьяненьком колотуне.

      Царица не почиет в Бозе:

      истлеет в снеговом огне.

      И, под уздцы схватив животных,

      зверей, чьи сливины-зрачки,

      чьи спины – в адамантах потных,

      пахучих, – двинулись свободно

      в поля сияющей тоски!

      В поля, по тракту, где ракиты,

      как Магдалины, в буйстве кос —

      сухих ветвей; где вместо мыта

      за путь – солдат в земле, убитый,

      горошины медвежьих слез…

      И я зажму свой рот подковой,

      ничком качаясь на слоне.

      И стану снежною половой.

      И стану жемчугом в вине.

      И стану сохлой кулебякой.

      И грязью, что насытит гать.

      Я стану бешеной собакой.

      Я буду лаять и дрожать.

      Я буду выть в полях буранных,

      и с волком спутают меня.

      Прощай, мой царь, мой дьякон пьяный,

      мои баянные меха.

      Мои сугробные палаты.

      Мой чернобревенный чертог.

      И келья, где, гола, распята,

      я знала: мой со мною Бог.

      Слоны сторожко в снег ступают.

      Верблюды плачут и косят.

      Они бредут к воротам Рая,

      и все бубенчики гремят.

      И поезд мой, обоз мой царский,

      с атласом, сканью, барахлом —

      не стоит дуновенья ласки,

      одной несчастной, сирой ласки,

      льняной, тишайшей, ясной ласки

      в полях, где были мы вдвоем.

      ПЕСНЯ МАРИНКИ. МЕЧ ГЭСЭРА

      Синий меч, целую твой клинок.

      Слезы стынут – изморозью – вдоль…

      В дольнем мире каждый – одинок,

      Обоюдоострая – юдоль.

      Синий меч, купался ты в крови.

      Вытер тебя Гэсэр о траву.

      Звезды мне сложились в крик: живи.

      Я бураном выхрипну: живу.

      Я детей вагонных окрещу

      Железнодорожною водой.

      Я свечой вокзальной освещу

      Лик в хвощах мороза, молодой —

      Свой… – да полно,