Омертвение. Ушедшие в небо. Ярослав Толстов

ля-ля-ля… и прила-гаются письма тех, кого предсказали, исцелили и изгнали… Так… злой барабашка скрипел в телевизоре… мой брат как выпьет… вот! Пишет некий Артем! «Я страдал от половой слабо-сти, никакого житья не было. Пошел к Евпраксии, и она, погадав, тут же нашла причину – сказала, что моя жена, чтоб я не ходил к другим женщинам, закопала мои трусы на кладби-ще… перестаньте ржать, дочитать дайте!.. А жене посоветовала так сделать ее сестра. Ев-праксия научила меня, что делать с трусами, и теперь я снова настоящий мужчина и у меня все хорошо».

      Максим заканчивает чтениe под оглушительный хохот. Санитар, постанывая, сползает с кресла и усаживается прямо на пол, опираясь спиной о сиденье. Кресло тут же податливо проворачивается, он падает и ударяется головой, отчего ему становится еще хуже, и он про-должает хихикать и стонать уже лежа, от избытка чувств шлепая ладонью по блестящему покрытию. Я падаю на колени к Султану, который совсем ничего не имеет против, и мы всхлипываем от смеха друг у друга на плече. Денис, закинув голову, хохочет густо и весело, а «Сама-ты-Барбара», словно расстрелянная, тихо оползает по стене, закрыв лицо ладонями. Прочие мелко трясутся, причем Котошихин подвывает, как страдающий от переедания ша-кал.

      – Так а что… что она ему сказала сделать с трусами-то? – спрашиваю я, когда обретаю способность говорить, и это вызывает новый взрыв хохота. Максим мотает головой.

      – Тут… ох!.. тут не написано.

      – Слушай, я не понял – она только одни трусы закопала или все? – деловито спрашивает Артефакт. – Если все – это ж… о-о-о!.. А дело зимой было?

      «Пандору» захлестывает третья волна хохота, и Санитар бессильно хрипит с пола:

      – Перестаньте, гады! Уй, не могу!

      – Чтo вы не можете, Рябинин?! Что у вас здесь происходит?! – раздается громкий и серди-то-ошеломленный возглас от дверей, и в только что бушевавшем от дикого веселья магазине мгновенно наступает полный штиль. Увлеченные, мы не слышали ни притормозившей ма-шины, ни мелодичного звона дверных колокольчиков, и вот награда за это – в дверях стоит Эн-Вэ, оглаживает свою гоголевскую прическу, проверяя, надежно ли сидит волосяная на-шлепка на негоголевской лысине, и смотрит на нас с суровым негодованием. При виде его сдобного и румяного лица меня вдруг охватывает такое сильное чувство отвращения и зло-сти, что я поспешно отворачиваюсь – вдруг заметит – и для успокоения начинаю крутить на мизинце колечко с божьей коровкой. Вовка поднимается с пола и молча отряхивает джинсы, а Максим, считая, что обязан подменить отсутствующего Женьку, резко дергает головой вниз-вверх и говорит с едва уловимой едкостью в голосе:

      – Mое почтение. Желаю здравствовать, Николай Сергеевич. По делам должности али так зашедши?

      – Kак всегда зоопарк, – кисло отмечает Эн-Вэ и делает несколько шагов в зал. – Почему такой шум – на улице слыхать?! Пьянствуете?! Понимаю, понимаю… поганые католики да-же падки до водки;