Альманах «На Святой Земле». Третий выпуск. Влад Ривлин

дышали полуденным зноем. Город погрузился в липкую дремоту. Люди прятались от гнева небесного светила по дальним углам. Южный ветер – вестник смерти, витал всюду, властвовал над миром.

      Пришелец огляделся. Ничто не радовало утомленный взор. Все вокруг, включая изувеченную временем смоковницу, сиротливо ютившуюся в тесном дворике, источало усталость и печаль. Рябая колченогая собачонка несколько раз хрипло тявкнула, но тут же успокоилась, лениво подошла к гостю, обнюхала его, завиляла облезлым хвостом.

      – Отче, отче…, – любопытные детские глазенки блеснули в дверном проеме.

      Путник колебался, мучаясь сомнениями. Много дней он провел на дорогах иудейских, самарянских и галилейских. Стерлись подошвы сандалий, сума опустела. Настал час, которого он ждал и боялся. Что-то нашло на Иуду, предательски кольнуло в груди. Захотелось бросить посох в пыль, схорониться в пещере, пропасть в объятиях каменного утеса. В полдень солнце зашло в утомленной душе. Свет дня обратился в ночь. Силы ушли прочь, оставили его, как воды речные древнее русло в летнее время.

      Старик застонал, сделал шаг, другой и, превозмогая себя, переступил порог, погрузился в душную тьму.

      – Мир дому сему, – прокряхтел сын Симонов.

      – Мир тебе, отче.

      Усталые глаза не сразу разглядели хозяйку ветхой лачуги. Бесплотным призраком парил ее силуэт в полумраке. Старцу иерихонскому на мгновение показалось, что выцветшая латаная накидка женщины излучает ангельский свет. Неведомая сила едва не вырвала вопль из груди Иуды. Но он сдержал себя, не вскрикнул, не упал ниц.

      Мальчик обнял мать и внимательно, с опаской разглядывал старца. Нечесаная борода, грязный хитон, длинные растрепанные волосы испугали маленького Луку.

      – Не ты ли Анна, вдова каменщика Елеазара? – уже спокойно произнес гость.

      – Я, отче.

      – Не ты ли посылала за мной в Иерихон Иакова, сына Закхея?

      – Да, отче.

      – Так веди меня скорее к тому, ради которого я пренебрег покоем и уединением.

      – Он здесь, в соседней комнате, – Анна взяла гостя за руку и подвела к проему, занавешенному куском шерстяной ткани.

      Сердце старика яростно забилось, разгоняя по жилам стылую кровь. Тошнотворный запах человеческого пота мешался с благоуханием лавра и мирта. Сквозь решетку единственного окна едва пробивался дневной свет, тускло освещая тесную комнатушку. Всюду на стенах висели пучки сушеных трав. В дальнем углу на соломе под козьей шкурой лежал человек. Рыжая с проседью борода его топорщилась, словно царский обелиск земли египетской. Уста иссохли, как дальний колодец в месяц Ав. Волосы слиплись. Лицо избороздили глубокие морщины, щеки впали. Полуоткрытый рот чернел бездонным провалом.

      – Раввуни! Ты ли это? – старик бросился к больному, упал на колени, обнял изможденное недугами тело. Заливаясь слезами, он целовал лицо и бороду немощного и радостно твердил: «Учитель, Учитель».

      – Ты…, – простонал умирающий и улыбка, полная добра и света,