Собиратели ракушек. Розамунда Пилчер

хлынули из глаз слезы, вырвалось наружу горе, сдавившее сердце. Но слез не было. Оливия с детства не умела плакать.

      – А кто звонил? – спросил Хэнк.

      – Его дочь. Антония. Бедная девочка. Он умер в четверг ночью, вчера были похороны. Больше я ничего не знаю.

      – Сколько ему было лет?

      – Я думаю… около шестидесяти. Но он был такой молодой!

      – Что случилось?

      – Не знаю. Она не хотела рассказывать по телефону. Сказала только, что он скончался в клинике. Она… она хочет приехать в Лондон. Она приедет на той неделе. И поживет несколько дней у меня.

      Он промолчал, только еще крепче обнял ее, легонько похлопывая по плечу, словно испуганную нервную лошадь. И она понемногу успокоилась. Согрелась. Положила ладони ему на грудь, уперлась и отодвинулась – снова прежняя Оливия, полностью владеющая собой.

      – Прости, – проговорила она. – Такая эмоциональность мне обычно не свойственна.

      – Может быть, я могу чем-то помочь?

      – Здесь никто и ничем не может помочь. Все кончено.

      – А как насчет сегодняшней поездки? Ты не хочешь все отменить? Я немедленно исчезну с твоих глаз, если ты захочешь остаться одна.

      – Нет, я не хочу остаться одна. Меньше всего мне сейчас нужно быть одной. – Она собрала и расставила по местам свои разбежавшиеся мысли. Первым делом надо сообщить о смерти Космо маме. – Но, боюсь, в Сиссингхерст или Хенли мы на этот раз не попадем. Мне все же придется поехать в Глостершир к маме. Я сказала тебе, что она была нездорова, но на самом деле у нее были проблемы с сердцем. И она очень хорошо относилась к Космо. Когда я жила на Ивисе, она приехала и гостила у нас целый месяц. Это было счастливое время. Наверное, самое счастливое в моей жизни. Поэтому я должна сказать ей, что он умер, и должна при этом быть рядом с ней. – Оливия заглянула ему в глаза. – Может быть, поедешь со мной? Это ужасно далеко, конечно, но мамочка накормит нас обедом, и можно будет спокойно посидеть у нее до вечера.

      – Поеду с большим удовольствием. И машину поведу.

      Твердый, как скала. Оливия благодарно улыбнулась.

      – Сейчас я ей позвоню. – Она потянулась за трубкой. – Скажу, чтобы ждала нас к обеду.

      – А нельзя нам взять ее с собой и поехать пообедать где-нибудь?

      – Ты не знаешь мою мамочку, – ответила Оливия, набирая номер.

      Хэнк не стал спорить. Поднявшись с дивана, он сказал:

      – Кажется, кофе уже капает. Что, если я приготовлю завтрак?

      Они выехали в девять, Оливия – на пассажирском сиденье своего темно-зеленого «альфасада», Хэнк – за рулем. Поначалу он был напряжен, каждую минуту напоминая себе, что здесь левостороннее движение, но потом, залив бак у бензоколонки, стал понемногу осваиваться и набирать скорость. Подъезжая к Оксфорду, они уже делали добрых семьдесят миль в час.

      В пути не разговаривали. Все его внимание было сосредоточено на встречных и попутных машинах и на извивах большого шоссе. А Оливия рада была помолчать, она сидела, зарывшись подбородком в меховой воротник и провожая невидящими глазами проносящиеся