Река убиенных. Богдан Сушинский

поручик Белой гвардии Розданов. Грибные места здесь, не правда ли, оберштурмфюрер?

      – Возможно, в свое время мы действительно знакомились… – устало опустился по другую сторону огромного полуистлевшего пня Штубер.

      – Так точно.

      – Только я вас что-то не припоминаю.

      – Не мудрено. С некоторых пор меня мало кто запоминает. И я вспоминаю – тоже неохотно.

      – Война – времена изгоев. Так где и при каких обстоятельствах?

      – Отложим воспоминания для более благостных времен. Вы что, тоже из русских?

      – Из саксонцев, с вашего позволения. Странно, только сейчас уловил, что говорю с вами не на немецком.

      Пулеметчик вдруг ожил и прополз с полметра в сторону десантников, словно все еще намеревался сразиться с ними. Упокоился же он, только привалившись на свой «дегтярь» и уткнувшись теменем прямо в подошву сапога Розданова.

      Одна из пуль, очевидно, легко ранила русского в голову, и теперь кровь густо окрашивала его короткие пшеничные волосы. Но, похоже, ни отодвинуть его, ни отстраниться самому сил у Розданова уже не было.

      – Саксонец, говорите? С таким истинно русским лапотно-рязанским говором?

      – Наконец-то я хоть чем-то сумел удивить вас, поручик, – прокряхтел Штубер, поднимаясь. Пробежка по зарослям под дулами русских трехлинеек все еще давала знать о себе. – Благодарите Бога, что на вас остались эти лохмотья. Иначе первым пришлось бы уложить вас, а не этого волонтера.

      – Окажите любезность, оберштурмфюрер, уложите. В этом больше чести, нежели бегать по лесам, спасаясь от местных провинциальных мерзавцев.

      – «Провинциальных мерзавцев»?.. – хмыкнул Штубер. Определение явно импонировало ему.

      – Вот именно.

      – Этот неистребимый снобизм белогвардейских офицеров!.. – с ироническим пафосом процедил оберштурмфюрер. – Представляю себе, каково вам было с ним там, в России, в завшивленных траншеях офицерских батальонов.

      – А мы в траншеях бывали очень редко, оберштурмфюрер. Отборный батальон дроздовцев. В основном нас бросали на прорыв. Тех, кто уцелел, отводили потом на постой. Окапывались же полевые части Добрармии.

      – Понятно, элита.

      – Зато на прорыв шли под барабанный бой. Со знаменами. Ничего не скажешь, красиво шли…

      – Это немало значит: красиво идти на смерть, – заметил Штубер, прижавшись грудью к сосне и внимательно осматривая окрестности. Никого. Неужели русский преследовал Розданова в одиночку? Лихой парень.

      Словно услышав его, русский вновь дернулся и то ли застонал, то ли прохрипел. Пораженный его живучестью, Штубер опять метнул в него нож.

      – …И вот, дошли, – запоздало отреагировал на его слова белогвардеец. – Возвращаемся на свою землю в обозе германцев. Я вас не обидел, оберштурмфюрер?

      Штубер молча сбросил маскхалат и, оставшись в форме красноармейского лейтенанта, вновь выдернул из убитого нож. Уже держа его в руке, словно хотел броситься на Розданова, эсэсовец прислушался