До последнего солдата. Богдан Сушинский

Снова распишут на всех столбах, что Беркут расстрелян.

      – Вот такой вот замысел? – удивленно повел подбородком Штубер. – Оригинально. Это действительно правда, что Беркут получил чин капитана? Слух такой пошел.

      – Почему слух? Сама святая правда. Десантники из Москвы приказ привезли. Звание, вместе с орденом Красной Звезды. Считаете, что не заслуживает?

      – Если бы Москве потребовались мои рекомендации, Беркут получил бы их, – без тени иронии произнес барон.

      – Так при случае и передам капитану Беркуту, что рекомендовали бы. Или, может, прикажете передать еще что-либо?

      – Его действительно перебросили на советскую сторону?

      – Какой мне резон врать? Переправили, конечно.

      – Неужели самолет прислали специально для того, чтобы вывезти капитана Беркута?

      – Теперь это уже никакая ни тайна. За ним действительно прислали самолет. Охраняя этот самолет во время его вынужденной посадки, – потому что его подбили зенитчики, – я и попал в руки вашим костоправам.

      – Теперь это уже действительно никакая не тайна, – охотно поддержал его Штубер.

      – Тем более что Беркута вы уже давным-давно «расстреляли», – насмешливо напомнил ему сержант Крамарчук.

      – Ну что вы хотите? Полицаи, – презрительно объяснил фон Штубер. – Чего только не накрутят! Особенно если местное гестапо не проконтролирует.

      Допрос все еще происходил в огражденном высокой кирпичной стеной дворе полицейского управления, куда Крамарчука вывели якобы для расстрела, и он все еще стоял без сапог, в мокрых, полуразмотавшихся портянках. Впрочем, это даже трудно было назвать допросом, настолько спокойно и ненавязчиво задавал свои вопросы Штубер, и настолько они казались теперь сержанту отвлеченными, ни к чему его не обязывающими.

      – Вот аккурат принес, как вы приказали, – появился с сапогами в руках полицейский.

      – Это не мне, а сержанту Крамарчуку, – с ухмылкой напомнил ему барон.

      Полицейский – рослый, рано поседевший увалень с широкими, и тоже полуседыми, бровями удивленно как-то взглянул на Крамарчука, на его разутые ноги, и швырнул сапоги к его расползающимся портянкам.

      – Подними, – вдруг жестко приказал ему Штубер.

      – Это аккурат его сапоги, пусть обувается, – не понял его полицай.

      – Я сказал: подними, – рванул гауптштурмфюрер кобуру. А когда полицай трусливо подхватил истоптанные сапоги сержанта, потребовал: – Дай ему в руки и извинись за то, что разул.

      – Но разувал не я, – испуганно покачал головой полицай. – Аккурат не я, а Федорчук. Взводный наш может подтвердить, что Федорчук. Да и кто мог знать, что такая промашка выйдет?! Его ведь аккурат должны были расстрелять, так зачем ему, расстрелянному, сапоги?

      – Мне наплевать на то, кто именно его разувал. Верни и извинись. Иначе сейчас же расстреляют тебя. Прямо здесь, и аккурат в сапогах.

      Крамарчук, понимал, что Штубер разыгрывает один из своих спектаклей, о которых он был наслышан от Беркута и других партизан,