Жизнь и смерть Арнаута Каталана. Елена Хаецкая

же комедия сия «Поповская ересь».

      Тут все гости, которым хорошо были известны как мнения, так и обычай эн Саварика Нечестивца, врага попов и Монфора, оживились, ибо сразу поняли: эн Саварик приготовил какое-то новое озорство.

      – Пролог! – провозгласил Каталан и замер в полупоклоне.

      Вперед выступили Тюка и Агульон, оба одетые монахами. Чтобы казаться толще, они напихали под одежду соломы. Тюка был, как всегда, с рыжей бородой – он считал, что это вдохновляет его на игру. Агульон прилепил черные усы, а под глазом для смеху намалевал углем синяк.

      Поворачиваясь, «монахи» столкнулись лбами, долго бранились между собой, после чего открыли пролог.

      – Диалог философический! О человеке! – выкрикнул Каталан и, изменив положение, снова застыл.

      – Что есть человек? – с важным видом вопросил Тюка.

      Агульон скорчил возможно более мрачную рожу и отвечал замогильно:

      – Слуга смерти, путник прохожий.

      – Чему уподобим его?

      – Снегу, что тает при первом тепле.

      – Как жив он?

      – Свечой на ветру, гаснущей быстро.

      – Где человек?

      – Во всякого рода борении.

      – Товарищи кто ему?

      – Семеро их: голод, холод, жара, жажда, усталость, болезни и смерть.

      Не позволив публике надолго погрузиться в созерцательное настроение, Каталан завопил что есть мочи:

      – Пролог окончен! Здесь начинается действие удивительной, престрашной и трогательной пьесы, исторгающей слезы, повергающей в ужас и обращающей души на стезю истинной веры!

      Невдалеке от здешнего прихода

      Жила девица Ильдегонда,

      Собой была она красива,

      Чиста душой и не спесива.

      И предалась она вере чистой и истинной и, приняв посвящение, сделалась «совершенною» катаркой, а ересь поповскую отвергла навсегда! А вот и она сама!

      Актерка Ильдегонда постаралась – разоделась на славу. Впрочем, надо сказать, что и эн Саварик не поскупился, всего дал, и атласа, и тонкого полотна, и нитку самоцветных бус. Только руки, красные, распухшие, резко выделялись на фоне белоснежных рукавов. Но осанка у нее была горделивая, как у всех актерок, а лицо, что ни говори, довольно миловидное. Да и мастерства ей было не занимать.

      – Я Ильдегонда,

      Пью только воду,

      Съедаю в день лишь толику хлеба,

      Зане хочу попасть на небо!

      – тихим голосом проговорила она.

      – Вот такова моя госпожа Ильдегонда, – сказал Каталан, напоказ любуясь ею. – И ради нее я тоже, ничтожный слуга, принял катарское учение и вкушаю освященный хлеб, ибо то – хлеб истинного знания.

      Зрители, среди которых почти всем время от времени выпадала радость делить братскую трапезу с «совершенными», отозвались одобрительными восклицаниями. Тем неприятнее было для них новое появление двух жирных монахов.

      – Слыхал я, дружище, будто в этих краях проживает некая девица, вполне предавшаяся истинной вере, а наше католическое лжеучение отвергшая, –