Страж раны. Андрей Валентинов

лишился не только оружия, но и кружки с котелком.

      – А ты чего увидел? – поинтересовался Степа. – Небось, как наших к стенке ставишь? То-то гляжу, веселый!

      Арцеулов хотел ответить резко, но, взглянув на Степу, несколько снизил тон:

      – Судя по вашим словам, Степан, с вами разобрались не наши, а как раз ваши. Революция – это свинья, которая жрет своих детей…

      – Сам придумал?

      – Нет, это не я. Это Камилл Демулен, тот, что Бастилию штурмовал. Так что нас не вините. А видел я, будто ухожу через тайгу, затем живу в Париже, потом воюю – но не с вами, ну, а под конец сижу в кресле и смотрю…

      Арцеулов не знал, как назвать странный ящик, по экрану которого бегали изображения, и неуверенно закончил: «Синема».

      Он хотел добавить про русский флаг, который будут называть «триколором», но почему-то промолчал.

      – Буржуй, – вздохнул Степа. – И жизнь у тебя будет буржуйская!

      – Должна была быть, – уточнил Арцеулов. – Должна – но уже не будет. И у вас будет как-то по-другому. Так что, может, все к лучшему. Тривиум! Там, у пещеры, сошлись три наши дороги. Та, которая, должна быть, та, что у нас вышла на самом деле. И новая, которая начинается…

      Внезапно Ростислав смутился. Получилось как-то слишком поэтично, а в присутствии краснопузого он старался придерживаться военно-полевого лексикона.

      – Наша жизнь понадобилась, – заключил капитан. – Кому-то нужно, чтобы мы жили дальше. Вопреки судьбе…

      – Да причем тут судьба? – махнул рукой Степа. – Да и кому мы тут нужны? Тем, что за той дверью, что ли?

      Арцеулов лишь пожал плечами.

      – Дверь эта… Слушай, Ростислав, ну, а все-таки, чего там? Чего нам обещали?

      – Вы же в детстве ходили в церковь…

      – Ага! – взъярился Косухин. – Рай там, да? Каждому по перу вставляют и эту… арфу в зубы? Слыхал, как же! Ты, Ростислав, меня, как пролетария, видать, за дурика держишь!

      – Я же предположил, что там вход в тайное убежище, – примирительно заметил капитан, которому совсем не хотелось ссориться.

      – Брось! – скривился Степа. – Другое там! Только в рай-ад я тоже не верю. Заглянуть бы… Только, сдается мне, обратного ходу оттуда нет…

      Арцеулов не без удивления поглядел на расфилософствовавшегося пролетария. Сам он пришел к такому же выводу.

      – О чем спор, братья-вояки? – чех подошел незаметно и присел рядом, держа в руке дымящийся котелок. – Чай будете?

      От предложения никто не отказался, и подпоручик вручил каждому по жестяной солдатской кружке. Правда, чай был каким-то подозрительным, но Степа храбро глотнул – и тут же замер с открытым ртом.

      – Аг-х-х… Это чего?

      Арцеулов, подносивший кружку ко рту, на всякий случай решил подождать. Чех рассмеялся, храбро хлебнув прямо из котелка:

      – Смелее, братья-вояки! Это монгольский чай. Он зеленый, с солью, мукой и бараньим жиром.

      Звучало не очень обнадеживающе, но в конце концов обе кружки были опустошены, а храбрый Косухин даже попросил добавки. Вскоре прозвучал приказ, и конники стали собираться.