Избранная проза. Саша Чёрный

мне, милая, ты!

      Дальше шли: желанья-свиданья, грезы-розы, сидели-трели и т. д., до одуренья…

      Долго читал, одно за другим. Минут двадцать – не меньше. Но Василию Николаевичу показалось, что часа четыре, а Нине – что с прошлой пятницы.

      Когда он наконец замолчал и победоносно насторожил уши, привыкшие к добродушным и увесистым уездным комплиментам, в комнате наступила неловкая тишина.

      – Здорово! – сказал наконец Василий Николаевич, избегая взгляда сестры. – Ишь, сколько ты, брат, накатал…

      Нина ничего не сказала. В упор уставилась на поэта и еще раз едко подумала: «Болван».

      Она встала, не предложив второго стакана, ушла к себе в комнату и там, не зажигая огня, села в угол к окну. «Осел! Как он смел лезть своими ногами! Тоже поэт… Удивительно, как таких олухов печатают. Приехал в Петербург. Как же! Тут тебе покажут. Будьте покойны…»

      Эта мысль ее несколько успокоила, но наглый табачный дым, потянувшийся из-под двери, и вновь заскрипевшее в ушах самодовольное блеяние Петухова пробудили едва преодолимое желание распахнуть дверь и крикнуть: «Эй вы, животное, убирайтесь отсюда вон!» Нельзя… Она порывисто поднялась с места и, бессильно усмехаясь, ушла на кухню.

      Василий Николаевич должен был страдать один. Человек из трамвая прочел еще дюжины две листочков – стихотворения в прозе, новеллы, баллады и все такое. Прочел две тщательно подклеенные на толстой бумаге рецензии о каких-то своих «Искрах души»: «Приветствуя молодое дарование нашего даровитого местного поэта, горячо рекомендуем его вниманию наших читателей…» На часах пробило половину двенадцатого.

      – Я тебя не стесню, Базиль, если переночую, а? А то далеко, брат, переть.

      – Нет-нет, пожалуйста, – с тоскливым радушием пробормотал Базиль.

      Другу постелили на диване, простыню Нина Николаевна дала самую старую, подушку самую жесткую, ящики комода выдвигала так, что стены тряслись. Но увы, друг ничего не заметил.

      Василий Николаевич сделал вид, что ложится рано, но эта невинная хитрость не помогла. Друг разделся, лег и, блестя во тьме непотухающей папиросой, перешел к анекдотам. Анекдоты были вроде фотографий парижского жанра – до тошноты циничные, нелепые и грубые. Надо было оборвать, но хозяин не решился и попросил только, чтобы потише, а то сестра услышит…

      К двум часам Петухов заговорил о гимназии. Василий Николаевич несколько оживился и тоже вспомнил два-три выброшенных из памяти за ненадобностью случая. Около трех часов, после продолжительной паузы, друг наконец спросил:

      – Слушай, Базиль…

      – А?

      – У тебя нет в Питере подходящих знакомств?

      – Каких?

      – Литературных… Ты ведь всюду вращаешься…

      – Нет, – злорадно ответил Василий Николаевич, натягивая на глаза одеяло.

      – А у Нины Николаевны?

      – Нет.

      – Гм… – гость вздохнул и потушил папиросу.

      – А у твоих знакомых?

      – Нет! – еще злораднее ответил Василий Николаевич.

      – Тэк-с… Ну, спокойной ночи.

      – Приятных