Королевство на грани нервного срыва. Надежда Первухина

пустился,

      И с тех пор никто его не видел.

      Мы осознали, что бард закончил свою балладу только много-много минут спустя, когда маэстро Рафачелли упал в обморок, опрокинув мольберт. Лишь тогда я опомнилась и посмотрела на Оливию. Она не дышала, лицо ее посинело, глаза закатились! О Исцелитель! Я бросилась к ней, сорвала тяжелое ожерелье, рванула корсет так, что алмазы горохом застучали по полу, принялась похлопывать Оливию по щекам:

      – Очнись, миленькая, родненькая, очнись!

      Не помогало. Тогда я подхватила ее на руки и уложила прямо на пол. Стащив корсет и расстегнув все пуговицы на платье, я принялась делать Оливии массаж сердца и искусственное дыхание. Через несколько минут она судорожно вдохнула:

      – Мама!

      Впервые я услышала от нее это слово. Я поняла, что произнесла она его в состоянии шока. Дело плохо.

      – Оливия, дыши!

      Я приподняла ее и положила голову Оливии себе на колени. В это время очнулся маэстро Рафачелли. Он, пошатываясь, подошел к нам и сказал:

      – Чем я могу помочь, донна Люция?

      – Принесите воды.

      Маэстро заметался по комнате и вдруг вскрикнул:

      – Донна Люция, ваша охрана тоже лежит без чувств! А этот певец пропал! Он, верно, испугался того, как мы все лишились сознания и сбежал!

      – Об этом позже, сейчас надо, чтобы Оливия окончательно пришла в себя. Так что там с водой? Вон кувшин стоит, что в нем?!

      – Ох, вино… Воды нет.

      – Все равно, наполните бокал и тащите сюда!

      Оливия открыла глаза, ощутив у губ край серебряного бокала.

      – Оливия, выпей, это вино. Ну, хоть несколько капель!

      – Нет, – отшатнулась Оливия, оттолкнула рукой бокал, и он вылетел у меня из пальцев, расплескивая вино по одежде и ковру. – Это смерть, это смерть пришла за мной!

      – Оливия, это же я, твоя Люция!

      И вдруг моя падчерица вскочила, завопив так, словно ее прижгли каленым железом:

      – Смерть здесь! Смерть! И могильные черви! Мне страшно, страшно, спрячьте меня куда-нибудь!

      И упала как подкошенная. Я подскочила к ней, леденея от ужаса. Но, слава святой Мензурке, она дышала, бледность ушла с ее щек. Она… заснула?

      – Маэстро, – позвала художника я, а сама вскочила и принялась отчаянно дергать за сонетку колокольчика, призывая слуг: – Помогите мне привести в чувство охранников, пронто.

      – Уже, – ответил художник.

      Теобальд и Марселино стояли у дверей покачиваясь, словно каждый из них выпил по бочонку крепчайшего чернохмельного пива. Лица у них были бледные, растерянные и еще как будто обиженные, словно их обманул карточный шулер, а они не успели оторвать ему руки и ноги.

      – Мессеры, – сказала я. – Куда делся певец? Как вы его упустили?

      – Ваша светлость, – развел руками Теобальд. – Так он в коридор ушел.

      – Какой коридор? – рассвирепела я. – Он тут своей балладой всех чуть не прикончил! Ищите его по всему замку и немедленно волоките ко мне!

      – Этот коридор не в замке, – развел руками и Марселино. – Он, как петь закончил, рукой перед собой знак начертил, и образовался коридор. Светящийся. Прямо перед ним. Он туда шагнул и сказал только: «Я ее брат».

      – Он сказал еще: «Она пришла». И