За то, что я руки твои не сумел удержать… (сборник). Осип Мандельштам

добуду из нее,

      Пускай уходит в ночь глухую

      Мной всполошенное зверье!

      Петух и лев, широкохмурый,

      Орел и ласковый медведь —

      Мы для войны построим клеть,

      Звериные пригреем шкуры.

      А я пою вино времен —

      Источник речи италийской,

      И, в колыбели праарийской,

      Славянский и германский лён!

      Италия, тебе не лень

      Тревожить Рима колесницы,

      С кудахтаньем домашней птицы

      Перелетев через плетень?

      И ты, соседка, не взыщи:

      Орел топорщится и злится:

      Что, если для твоей пращи

      Тяжелый камень не годится?

      В зверинце заперев зверей,

      Мы успокоимся надолго,

      И станет полноводней Волга,

      И рейнская струя светлей.

      И умудренный человек

      Почтит невольно чужестранца,

      Как полубога, буйством танца

      На берегах великих рек.

Январь 1916, 1935

      «В разноголосице девического хора…»

      В разноголосице девического хора

      Все церкви нежные поют на голос свой,

      И в дугах каменных Успенского собора

      Мне брови чудятся, высокие, дугой.

      И с укрепленного архангелами вала

      Я город озирал на чудной высоте.

      В стенах Акрополя печаль меня снедала

      По русском имени и русской красоте.

      Не диво ль дивное, что вертоград нам снится,

      Где голуби в горячей синеве,

      Что православные крюки поет черница:

      Успенье нежное – Флоренция в Москве.

      И пятиглавые московские соборы

      С их итальянскою и русскою душой

      Напоминают мне явление Авроры,

      Но с русским именем и в шубке меховой.

Февраль 1916

      «На розвальнях, уложенных соломой…»

      На розвальнях, уложенных соломой,

      Едва прикрытые рогожей роковой,

      От Воробьевых гор до церковки знакомой

      Мы ехали огромною Москвой.

      А в Угличе играют дети в бабки

      И пахнет хлеб, оставленный в печи.

      По улицам меня везут без шапки,

      И теплятся в часовне три свечи.

      Не три свечи горели, а три встречи —

      Одну из них сам Бог благословил,

      Четвертой не бывать, а Рим далече —

      И никогда он Рима не любил.

      Ныряли сани в черные ухабы,

      И возвращался с гульбища народ.

      Худые мужики и злые бабы

      Переминались у ворот.

      Сырая даль от птичьих стай чернела,

      И связанные руки затекли;

      Царевича везут, немеет страшно тело —

      И рыжую солому подожгли.

Март 1916

      «О, этот воздух, смутой пьяный…»

      О, этот воздух, смутой пьяный

      На черной площади Кремля!

      Качают шаткий «мир» смутьяны,

      Тревожно пахнут тополя.

      Соборов восковые лики,

      Колоколов дремучий лес,

      Как бы разбойник безъязыкий

      В стропилах каменных исчез.

      А