Наваринское сражение. Битва трех адмиралов. Владимир Шигин

и Таганрога были доверху забиты зерном и шерстью.

      – Куды девать все, когда продать некуда! – хватались за голову купцы и тут же наставляли приказчиков: – Больше не брать!

      – А нам что теперь делать прикажете! – кричали помещики, показывая на нескончаемые вереницы телег с зерном. – Жечь все это добро, что ли?

      – А хоть и жгите! Все одно пропадет! Вывоза-то нету, и не будет!

      – Это отчего же? – срывались на плач хозяева полей и усадеб.

      – Да оттого, что турка окаянный ворота босфорские закрыл накрепко!

      – Где же наши Суворовы да Кутузовы, чтобы ворота те открыть, а турку наказать примерно! – раздавалось повсюду.

      Все несли миллионные убытки. Возмущены были судовладельцы и помещики. Нечем было платить и работному люду. Зароптали крестьяне в деревнях и ремесленники на фабриках. В одно мгновение империя лишилась вывоза большей части хлеба – главной статьи экспорта. Теперь речь шла уже о безопасности самой России. Полицейское начальство доносило в тревоге:

      – Брожение умов скоро достигнет точки кипения, и тогда все выплеснется разом!

      – Неужели возможен бунт? – таращили глаза интеллигенты.

      – Еще какой! – просвещали их. – Не просто бунт, а наш русский, самый беспощадный!

      – Нешто новая пугачевщина? – крестились помещики и интеллигенты. – Свят, свят, свят!

      Надо было что-то срочно предпринимать… Но что?!

      – Нам ли, победителям Наполеона, разгромившим нашествие двунадесяти народов, терпеть капризы гололобых! – в открытую кричали на улицах городов и деревень. – Не хотят добром ворота открывать, так мы сорвем запоры цареградские сами, чай, не впервой!

      Герцог Веллингтон еще не добрался до родных британских берегов, а российская политика уже совершила крутой поворот. Русский посол в Константинополе Минчиаки (тоже из греков!) предъявил султану ноту, составленную в выражениях угрожающих. Россия требовала немедленного восстановления договора о проливах, освобождения из застенков сербских депутатов и отвода турецких войск от русских границ.

      Турки бумагу приняли и затаились, словно ничего и не было. Тогда настырный Минчиаки явился в диван вторично, и там громогласно объявил:

      – Российский император дает вашему султану еще шесть недель для раздумий. После чего я покидаю Стамбул. А что ожидает вашу страну, скоро узнаете!

      К пограничному Пруту уже потянулись русские полки: с песнями и барабанным боем пехота, на рысях казачьи сотни. Колотились по дорожным колдобинам пушки и фуры. То двинулась с места Вторая Южная армия империи. У Босфора забелели паруса Черноморского флота. Россия серчала, и серчала сильно!

      И тогда испугался не на шутку и султан.

      – О я, несчастный! – горестно вздыхал он, будучи о скорой войне извещенным. – И все из-за этой проклятой Аллахом Греции! Что же мне теперь делать?

      А делать, к слову сказать, ему было и вправду нечего. К большой войне Высокая Порта была совершенно не готова. Виной