Наваринское сражение. Битва трех адмиралов. Владимир Шигин

их подвига осознала вся Греция, и пламя народной войны вспыхнуло еще ярче. Усилили натиск и египетские каратели. Вскоре ими были взяты и Афины. Горстка повстанцев укрылась на вершине Акрополя и отбивалась там почти год!

      Вернувшись после покорения Афин в Морею, Ибрагим-паша утвердился на полуострове, заняв все города и селения. К концу 1826 года греки продолжали сопротивление только в нескольких горных районах на юге и востоке Мореи, где держались остатки регулярной греческой армии, да на островах Киклад. В горах было много мелких отрядов повстанцев-клефтов. Вождь клефтов, суровый и длинноусый Федор Колокотрони, в красной скуфейке набекрень, ободрял воинов:

      – Мы еще возвратим дни былых побед, и наши длинные ружья будут, как и прежде, греметь в ущельях Пелопоннеса!

      Повстанцы-клефты сражались отчаянно, но они были бессильны против огромной вымуштрованной армии Ибрагим-паши. Греческое правительство перебралось на маленький остров Эгина, а самые непримиримые укрепились на острове Гидра, куда египтяне даже и не помышляли сунуться.

      Именно тогда греческий народ обратил свои мольбы к великой и единоверной России. Но официальный Петербург оказался глух к этим мольбам. Император Александр I, создав своими руками Священный союз монархов, никак не мог поддержать свергших «законную» власть султана. Петербург объявил дружественный нейтралитет… Остальные столицы не удостоили Грецию и этим.

      Дальше, однако, произошло то, о чем никто не мог даже предположить! Пусть зверства пресытившихся от крови карателей оставляли равнодушными монархов и министров, но они не оставили равнодушными людей честных! Движение в пользу Греции, получившее название филэллинского, было стихийным и всеобщим. Повсюду собирались деньги в пользу повстанцев, закупалось оружие, отправлялись добровольцы.

      В Париже местный прогреческий комитет для удобства сбора средств поделил город на участки, а дамы высшего света обходили дома, собирая ценности и деньги. В палате депутатов кипели настоящие страсти. Там яростный Бенжамен Констан требовал смертный казни соотечественникам, служившим под знаменами Ибрагима. Констана горячо поддержали Шатобриан, Ларошфуко и Лафайет.

      Среди германских государств первенствовала в греческих симпатиях Бавария. Баварский король Людовик I во всеуслышание объявил, что он сам является первым филэллином своей страны. Прижимистые немцы на этот раз гульденами не скупились.

      – Кто бы мог подумать, что в баварском короле столько благородства! – восхищалась Людовиком европейская общественность. – Какое бескорыстие! Какое величие души!

      Сам Людовик I тем временем таскал за уши младшего сына Оттона:

      – Ты сегодня опять не учил греческую грамматику! За это останешься без сладкого и завтра будешь заниматься вдвое больше!

      – Но почему, мой фатер! – плакал тот, горящие уши от отцовской длани прикрывая. – Неужели для того, чтобы править добрыми баварцами, мне не хватит немецкой грамматики?

      – Ты