Тени исчезают в полдень. Анатолий Степанович Иванов

плакала там сутки, не переставая, металась, как птица в клетке. И дня через три убежала, появилась в больничной ограде, заглядывала в каждое окно и кричала: «Ма-ама, где ты?» В конце концов нашла ее…

      Потом девочку несколько раз отправляли в приют, а она все убегала и убегала… Все это Захар узнал в психиатрическом отделении больницы.

      – Сейчас я разрешил ей быть при матери, – сказал врач-психиатр. – Потому что девочка тоже на грани помешательства. Еще раз-другой ее обратно – и…

      – А что же дальше будете с ней делать?

      – Ума не приложу. Тут ей тоже нельзя оставаться. Ей все кажется, что мы собираемся заколоть ее мать.

      – Мать в каком состоянии?

      – Тихое помешательство. Надежд на выздоровление нет. Для окружающих совершенно не опасна.

      …Из больницы в Зеленый Дол он, Захар, вернулся не один, а вместе с Матреной и Наташкой.

      Всю дорогу он опасался: как-то поймут его поступок односельчане? Но, к удивлению, никто ничего ему не сказал. Только Анисим Шатров усмехнулся и произнес:

      – Давай-давай… Выйдет случай, они тебе не то что руки – и голову отвинтят, как гайку.

      Поселившись по указанию Захара в избенке на краю села, они жили там тихо и смирно. Летом Матрена целыми днями копалась на огороде, зимой с утра до ночи молилась. Если кто пробовал заговорить с ней, она пятилась, бормоча:

      – Свят-свят, сгинь, нечистая сила, сгори ты в огне, как сатана Марья, как бес анчутка…

      Иногда все же она появлялась на улице, приходила на берег речки, долго смотрела на утес и что-то часами беззвучно шептала.

      Там, над могилой Марьи Вороновой, трепетало на ветру вытянувшееся уже деревце, посаженное Анисимом через год после ее гибели.

      Утес теперь все чаще называли Марьиным.

      Когда Наташка подросла, стала мало-помалу ходить на работу. И хотя официально Меньшиковы в артели не состояли, он, Захар, велел каждой осенью выделять им немного хлеба.

      Матрена умерла в тот год, когда Наташка достигла совершеннолетия. Похоронив мать, девушка принесла в контору заявление и сказала:

      – Спасибо тебе, дядя Захар, век не забуду…

      Незадолго перед войной она вышла замуж за комбайнера Андрюшку Лукина из соседней деревни и уехала с ним. В начале сорок третьего года ее мужа призвали в армию, и Наталья, беременная Ксюхой, вернулась в родную деревню.

      Ксюха так и не увидела отца – он погиб, как и Мишкин отец, в самые последние месяцы войны где-то под Дрезденом. Наталья выплакалась до конца, а потом сказала:

      – Господи, хоть бы город как город был, а то Дрезден какой-то!

      И стала жить, пряча горе где-то в самой глубине своих серых, всегда чуточку полуприкрытых глаз….

      Захар встал из-за стола.

      – За помощь Харитоновне, Наталья, спасибо, – сказал он, доставая бумажник. – Но только… ты уж не обижайся… не могу я иначе… – И он протянул ей деньги. – За помощь и за молоко.

      Женщина вспыхнула, нахмурила брови:

      – Еще чего… Как тебе не стыдно, Захарыч!

      – Слушай,