Сука. Мария Лабыч

слышала о зеленых собаках?

      Новый приступ рвоты ударил меня под солнечное сплетение, но вхолостую. Живот громко булькнул, я расхохоталась.

      – Так вот, милая деточка. Начинаем мы с тобой постепенно питаться. А я тебе за это обещаю свободу. Не сразу. Но со второй попытки ты вылетишь отсюда, как неродная. Палец даю на отсечение.

      Я перестала ржать и отозвалась:

      – Мало. Голову дают.

      – Нет, милая. Головой я рисковать не стану. Все ж таки мало ли что. А левый мизинец, вот так, – он показал границу верхней фаланги, – он твой. Конечно, придется поработать. А кто говорил, что будет просто?

      Он протянул дежурной сестре мою историю со словами:

      – Мадемуазель желает ужинать. Без экстремизма, что-нибудь легкое.

      Он строго погрозил ей левым мизинцем.

      – Бульон? – с сомнением спросила она.

      – Бульон, – ответил он вместо меня.

      Сестра заулыбалась ему благоговейно, с хитрецой. Что-то вроде: «Поймали рыбку на пальчик!» Она не знала: мы не шутили. Его мизинец временно перестал ему принадлежать.

      VI

      Время тянется медленно-медленно. Я давно поняла, что произошло, но все еще не могу пошевелиться. Меня давит мертвое тело, его кровь горячей струей заливает мне шею и уже остывшей подтекает под мышку. Невероятная тяжесть на спине и булыжник под животом не дают мне вдохнуть, раздавливая меня с каждым малым вдохом, и я медленно задыхаюсь.

      На моей спине тело Ушакова, я мгновенно его узнала. Его дыхание прекратилось, но от конвульсий еще выталкивается чуть-чуть. Он не курит и один из всех пахнет так прозрачно.

      – Заткнись, – отозвался Котов сквозь зубы, в которых зажал отрывок бинта.

      – Я ее сейчас сам мочкану нахуй.

      Гайдук погладил ладонью автомат. Он угрожал пусто. И ничего бы мне не сделал.

      – Слушай, браток. Отвали от нее. Ты меня ясно понял? – ответил ему Котов.

      Он вправил и теперь бинтовал мне левое плечо, чтоб не болталось. И то, что он ответил Гайдуку, дословно означало: «Если ты навредишь ей, то я убью тебя».

      Я пострадала и поэтому могла молчать пока. Боль позволяла мне спокойно думать, не давая заскулить от страха и вины.

      Гайдук был прав. Я была виновата.

      Поодаль без укрытия у костра в свежей воронке сидели Довгань, Сотник и Шапинский. Нас шестеро. Тех кто остались живы к исходу первых суток нашего похода. Ровно половина состава.

      Ребят из-под навала достали без моего участия. Их задавило насмерть бревнами подвала. Похоронили там же, в рыхлой, мелко вскопанной взрывом земле, вместе с командиром. И появился новый крест на карте.

      Перов и Ивашкевич. Земля им будет пухом.

      Ушаков! Я выла в голове, снова и снова призывая боль как дар, чтоб не завыть в голос. Возможно, своим поведением я подписала приговор не одному ему, но и всем здесь оставшимся.

      – Совсем хреново?

      Я открыла глаза и встретила тревожный взгляд Котова.

      – Нет.

      – А что шатаешься?

      Я собиралась возражать, когда он сжал