Туманы Авалона. Мэрион Зиммер Брэдли

прикусила губу. – Да как ты смеешь поднимать на меня руку? Когда я изменю тебе, можешь избить меня хоть до смерти, а за разговоры не тронь! Во имя всех Богов, ты что, думаешь, мы тут о любви ворковали?

      – Так о чем же ты беседовала с этим распутником в такой час, во имя Господа?

      – О многом, – отозвалась Игрейна, – главным образом об Амброзии в Небесах, и… да, о Небесах и надежде, что ждет человека в загробной жизни.

      Горлойс смерил ее недовольно-скептическим взглядом.

      – Вот уж сомневаюсь, притом что он даже до конца мессы досидеть не смог, хотя бы из почтения к покойному!

      – Да его затошнило – как и меня, кстати, – от этих скорбных псалмов, точно священники оплакивали последнего из мужей, а не лучшего из королей!

      – Перед лицом Господа все люди – жалкие грешники, Игрейна, и в глазах Христа король ничем не лучше прочих смертных.

      – Да, конечно, – досадливо бросила она. – Слышала я, как твердят об этом ваши священники, а еще они ни времени, ни трудов не жалеют, убеждая нас всех, что Господь есть любовь и наш добрый отец в Небесах. Однако замечаю я, что они очень стараются не попасть к нему в руки и оплакивают ушедших в обитель вечного отдохновения в точности как тех, кого приносят в жертву на кровавом алтаре самой Великой госпожи Ворон! Говорю тебе, Утер и я беседовали о том, что священникам известно о Небесах, и, сдается мне, не слишком-то они сведущи!

      – Если вы с Утером и впрямь толковали о религии, так готов поручиться, что с этим человеком такое приключилось впервой, – проворчал Горлойс.

      – Он плакал, Горлойс, плакал о короле, который был ему все равно как отец, – отвечала Игрейна, вот теперь она рассердилась всерьез. – А если сидеть и слушать душераздирающее мяуканье святых отцов означает выказывать почтение к покойному, так избавьте меня от такого почтения! Я позавидовала Утеру, ибо он – мужчина и может приходить и уходить по своему желанию; воистину, родись я мужчиной, уж я бы не стала сидеть и покорно внимать всей этой чепухе! Да только мне уйти не дозволялось, раз уж меня пригнали в церковь по слову мужчины, который больше думает о псалмах и священниках, нежели о мертвом!

      Они уже дошли до дверей дома. Горлойс, с лицом, потемневшим от ярости, свирепо толкнул жену внутрь.

      – Не смей со мной так разговаривать, леди, или я изобью тебя всерьез.

      Игрейна оскалила зубы, точно преследующая добычу кошка, и прошипела:

      – Только дотронься до меня себе на беду, Горлойс, и я научу тебя, что дочь Священного острова – не раба мужчины и не прислужница!

      Горлойс открыл было рот, вознамерившись свирепо возразить, и на мгновение Игрейне показалось, что муж, чего доброго, и впрямь вновь ее ударит. Но тот с усилием сдержал гнев и отвернулся.

      – Не должно мне стоять в дверях и препираться, в то время как тело короля моего и повелителя еще не погребено. Нынче можешь заночевать здесь, если одной тебе не страшно; если боишься, я прикажу проводить тебя в дом Эктория, к Флавилле. Мои люди и я станем поститься и молиться