Евстигней. Борис Евсеев

Правда, простое – ух! – так вот запросто из потока не выловить. Простое, оно самое сложное и есть!»

      Разучивая этюды и короткие пиэсы, он все чаще задумывался над их строением и формой. Но нередко мысли его витали и вдали от методичных упражнений: то Алымушка, то ее высокородные товарки, то наплывающая на них на всех тень благороднейшего Ивана Ивановича Бецкова – смущали и отвлекали его: в минувшем августе (месяце королей, месяце римских кесарей) Евстигнею исполнилось шестнадцать…

      В том же 1777-м, но уже в сентябре, был создан при Академии свой ученический оркестр. Евстигнея – как скрипичного самоучку – упекли во вторые скрипки. Но все одно: игра в оркестре была школой превосходной. Ну а занятия композицией, начатые господином Раупахом, ранее вторым капельмейстером придворного оркестра, а ныне профессором, – те шли всё быстрей, всё интересней.

      Но тут – беда! Стылым декабрем следующего, 1778 года герр Раупах прямо на улице, при едва выпустившем иглы питерском морозце – еще сыром, гниловатом, – нежданно помер. Хотя был не хлипок и ничуть не дряхл. Резов был и подвижен! Но вот же: сердце, скованное первым ледком, этой самой подвижности не выдержало, на ходу встало.

      Чтобы господина Раупаха отнюдь не забывать, и для грядущих академических нужд было следующей весной у вдовы его куплено: 18 балетов да 2 увертюры. Також куплены были партитуры синфоний, какие в наличии оказались. Всего – на 113 рублев.

      Цена – немалая. И цена – ежели не всей жизни, так хотя бы полутора годам, проведенным Германом Раупахом в Академии, на вкус начальства – вполне соответствующая!

      Глава одиннадцатая

      В «Желтеньком». Органиструм

      Санкт-Питер-Бурх будили барабаны.

      Треск, надсада, тревога, сухость! Тресь-тресь-тресь! Стак-така-так-с!

      Были и другие привязчивые звуки: дзынь-бом-дзын-нь! Бум-м-с! Даб-здыба-думс…

      Лопавшаяся Нева, вейки-возчики с бубенцами (отзывавшиеся заливистыми дишкантами и тенорами тупозвонными), воробьиный порх, слабый шум фонарных горелок – каждый звук приносил новые мысли. Иногда – воспоминания…

      Полгода в воспоминаниях о почившем учителе, в прислушиваньях к великой музыке столичного города, в недоумениях, в шатких самосильных занятиях и прошли. Еще полгода потребовались для приспособления ко нраву нового наставника: Антона Глазиуса Сартория.

      А там еще год: тихий, незаметный, до краев запруженный музыкальными экзерсисами и, что важней всего, – попытками чрез упражнения перейти к сочинениям собственным.

      Выходило скверно: под пальцами зияли пропасти, вырастали преграды. Все надо было делать по правилам! А настоящие правила знали только настоящие, а не случаем в Академию занесенные наставники.

      Были, конечно, и правила общедоступные, безо всяких наставников легко постигаемые. И первое правило – и в италианской музы́ке, и в немецкой, и даже во французской – гласило: решай теоретические задачи, гармонизуй мелодию, бас.

      Сие было полезно и кстати, но к развитию