Евстигней. Борис Евсеев

– крашеная черною краской деревяха. То стекло служило не хуже зеркала.

      Нашарив трут, возжег огарок, ободрился.

      Следовало ждать утра. Следовало до него дожить.

      А там – и до окончания Академии дотерпеть.

      А после окончания – что?

      То ли Италия, то ли вольная воля. А может, и то, что лучше и воли, и Италии. В том убеждал его один из наставников, все тот же Сечкарев: «Лучше воли, лучше Италии, укоренение в петербургском сообществе музыкальном. Не близ сообщества, а внутри его!»

      А раз так – конец угрюмству. Раз так – приказано после тяжких не по возрасту мыслей явиться легкому пересмешничеству, явиться ясной приязни! К чему именно приязни? Да хоть к опере комической! Хоть к переписыванью нот! Хоть к истомляющим упражнениям музыкальным!

      Евстигней взял скрыпицу, стал тихозвучно упражняться: вздохи вздохами, а уменье скрипичное следовало поддерживать в исправности!

      Глава девятая

      Великое представление в честь Кучук-Кайнарджийского мира

      Кончилась весна, плотно пододвинулось лето: тепло-сладкое, без дождей, без туману.

      И было тем летом дано великое представление! Дано роскошно и великолепно: с танцами, с музыкой, с затеями театральными.

      Подготовка к представлению велась едва ль не три месяца.

      Началось представление 14 иуля, вечером, захватив при том часть ночи и возобновившись на следующий день. Год же надо всем этим – и над представлением, и над Невой, и над петербургскими дворцами – сиял округлою цифрой: 1775-й от Рождества Христова!

      И вот: на барках и плотах, скрепленных цепями и веревками, был возведен на реке Неве, почти против Адмиралтейства, укрытый сплошным настилом остров.

      Сей чудесно выдуманный остров ободрял наставников, тешил воспитанников.

      Воспитанников на представление пригласили не всех. Но уж те, кого пригласили, делали свое дело, едва ли не обмирая. Даже и слова никто не мог вымолвить: такое волшебство вдруг заколыхалось на водах петербургских!

      Остров чудес был густо засажен ельником: и молодыми деревцами, и старыми. На широкой на прогалине раскинулся зелен луг. По краям прогалины, ближе к лесу, теснились хижины сельских жителей.

      Как заиграла музыка – из хижин стали выходить счастливые поселяне и поселянки.

      И теми и другими были обряжены воспитанники Академии. Вышли они в красно-синих и в белых с зеленцою одеждах. Во время раздачи театральных ролей Евстигней страшно боялся, а потом отбивался, «штоб не вырядили бабой». Отбился. Теперь, сидя в широком польском соломенном капелюхе на краю оркестра, он с любопытством – ино дело на репетициях, ино дело вживе – разглядывал приятелей, их лица, костюмы.

      Взмахнул косою Петруша Скоков. Стал перебирать старательно, один за другим, снаряды для пахоты Андреян Захаров. Смеясь, убирали пахучее, желтовато-коричное сено братья Волковы. Впрочем, косьбой и стогованием долго воспитанники не занимались. Основной упор был сделан на гульбища и веселые танцы.

      Множество зрителей, собравшихся