Чувство Магдалины. Вера Колочкова

все назад повернуть. Вот знаю, что Маргарита меня не любит, а характера все равно не хватит. Не всем, видать, при рождении крепкие характеры выдают, кому-то и плохонький достается. И как это меня угораздило, чем господа прогневил…

      – А ты сам-то? Совсем ее не любишь, Павлуша?

      – Да как сказать… Вот Любашу-покойницу я любил, точно знаю. Она у меня душевная была, Машутка вся в нее. Ты ведь знаешь, какая у меня Машутка? Она ж такая… Последнюю рубаху с себя снимет, чтобы помочь… И сама себя на плаху положит… Видать, предназначение у нее такое, чтобы жалеть всякого, кому шибко тоскливо да плохо. Она чужую душевную тоску сердцем чует, понимаешь? Любаша все время вздыхала да боялась за нее – как, мол, с таким сердцем жить-то будет? На чужую тоску ведь не наздравствуешься, много ее, тоски-то… Понимаешь, дядь Вань?

      – Понимаю, Павлуша.

      – Вот и я понимаю… И боюсь за Машутку. Этот твой, младший который… Как она, шибко к нему сердцем-то припеклась?

      – Не знаю, Павлуша, – склонив голову, отмахнулся дед Иван. – Не береди душу, мне и без того тошно. Я и сам боюсь, Павлуша.

      – А долго еще внуки у тебя гостевать собираются, не знаешь?

      – Да через три дня вроде уедут, – охотно сообщил дед Иван. – У них и билеты на самолет куплены…

      – Ага. Три дня, значит. Понятно. И уедут?

      – И уедут. Да все образуется, что ты…

      – Да в том-то и дело, что уедут, дядь Вань! – воскликнул Павлуша. – А Машутка здесь останется. Даже представить не могу, что с ней будет?

      – Да ничего не будет. Поплачет немного и забудет, и дальше жить начнет.

      – Ну, это ты Машутку не знаешь. Она не такая, – с уверенностью произнес Павлуша. – Говорю же, боюсь я за нее!

      – Ладно, Павлуша, я тебя услышал. Обязательно поговорю сегодня с Леонкой. Пристыжу его, поганца.

      – Да что там – поговорю… Какой теперь толк от разговоров? Как ни поверни теперь, все одно ничем хорошим не кончится… – печальным голосом проговорил Павлуша.

      – Тогда чего ты от меня хочешь, Павлуша?

      – Да ничего я не хочу, дядь Вань. Сижу да свой испуг по душе перекатываю. Ты прости меня, если что не так сказал.

      – Да ничего… А с Леонкой я сегодня обязательно поговорю, обещаю тебе.

      – Ну, как хочешь, дядя Ваня. Пойду я. Скажу Маргарите, что Машутку не застал, что в Феодосию уехала. Спасибо за пиво, вкусное было. До свидания, дядя Ваня.

      – До свидания, Павлуша… Машутке-то передать чего?

      – Ну, скажи, отец приходил… Что беспокоился, мол… А можешь и не говорить, чего толку-то от разговоров? Как ни поверни, все одно хорошим не кончится…

* * *

      Дед Иван проснулся от тихого Машиного голоска, мурлыкающего во дворе популярную песенку. Эту песенку часто наяривал в телевизоре симпатичный молоденький паренек, и мелодия приелась довольно основательно, только в слова дед Иван никогда не вслушивался. Зато Маша перепевала их тихо, но с чувством, и дед Иван вдруг услышал, о чем она поет…

      О боже, мама, мама, я схожу с ума,

      Ее улыбка, мама, кругом голова.

      О боже, мама, мама, пьяный