Патина. Саша Степанова

язык упорно искал лазейку, но он не мог заставить себя ни что-то почувствовать, ни хотя бы притвориться. – Я хочу увидеть того прежнего Роберта. Ты ведь ничего с ним не сделал?

      – Сама же сказала… – Он с усилием разжал ее руки и продолжил держать за запястья, чтобы она не вздумала повторить попытку. Так они оставались и близко, и спасительно далеко. – Я – другой. И этот другой тебя не хочет.

      Растрепанные кудри скрыли половину ее лица, единственный видимый глаз метал молнии. Он отбросил ее руки, и те безжизненно повисли вдоль тела. Если бы сейчас он легонько толкнул ее в грудь, она, наверное, упала бы, не сгибая коленей, плашмя, будто резиновая кукла – он вдруг отчетливо это представил и дернул уголком губ, подавляя усмешку. Чего-то не хватало. Он беспокойно осмотрелся по сторонам, но ничего подходящего не нашел и, опустив взгляд, стянул с шеи клетчатый шарф-кашне.

      – Пожалуйста, не шевелись…

      Ткань легла на глаза, несколько прядей затянуло в узел на затылке, и она шикнула от боли, но он успокоил ее поглаживанием по спине. Длинные концы обвились вокруг шеи – хватило на два обхвата, может быть, слегка перетянул, но дышала она ровно, хотя сквозь слой пудры уже проступал приятный глазу оттенок бургундского.

      – Роберт?

      – Ш-ш… – попросил он, бесшумно выставляя на середину комнаты стул и ощупью придвигая к себе коробку с пастелью. – Дай мне пять минут. Всего пять.

      Стиснув зубы так, что свело скулы, он быстро-быстро водил рукой, не глядя на цвета, хватал первое, что попадалось, пастель ломалась, крошево пачкало брюки, но он уже не мог остановиться, тело била крупная дрожь, подмышки промокли, а он все наращивал темп до тех пор, пока сведенные судорогой пальцы не зажили собственной жизнью и из правого верхнего угла в левый нижний не пролегла жирная черная линия, дважды изломанная и беспомощная, как и все, за что бы он ни брался.

      Он коротко вскрикнул и стиснул мелок в потной ладони, а когда разжал, по запястью сползала липкая черная дрянь. Обмакнув в нее палец, он не глядя провел по векам. Справа налево и слева направо, без зеркала, привычно, а затем, пинком отшвырнув с дороги стул, зашагал к лестнице. На опущенной крышке пианино поникла женская сумочка и он, озаренный внезапной идеей, потянулся к ней и рывком открыл молнию.

      Лаконичный флакончик, совершенный в своей простоте, нашелся почти сразу. С головы до ног окутав себя альдегидным облаком, Роберт бережно вернул его на место и вышел.

      3

      Не уходила. Он притворился, что его нет дома, но она не уходила. Так и стояла под дверью, он это чувствовал. Стояла и дышала. Стояла и думала, какой же он, должно быть, урод, она ведь ехала ради него в такую даль, тряслась в электричке, придумывала слова, впрочем, не особенно-то и старалась, ведь любому нормальному художнику, мужчине, польстил бы уже тот факт, что такая-эдакая ехала ради него в такую даль и тряслась в электричке. Она хотела учиться. Учиться у него. Учиться у него патинированию. В каждом слове таился подвох. Роберт бесшумно потоптался на месте, разминая затекшие ноги. Она сказала, что адрес ей дал Керн. Еще одно