Ночевала тучка золотая. Анатолий Приставкин

приезжал, говорил».

      На что Колька отвечал, что фрукт – это и есть картошка, он точно знает. А еще фрукт – это директор. Своими ушами Колька слышал, как один из саперов, уходя, произнес негромко, указывая на директора: «Тоже фрукт… От войны за детишками спасается!»

      – Картошки наедимся! – сказал Сашка.

      А Колька тут же ответил, что когда шакалов привезут в такой богатый край, где все есть, он сразу бедным станет. Вон читал в книжке, что саранча куда меньше размером детдомовца, а когда кучей прет, после нее голое место остается. А живот у нее не как у нашего брата, она небось все подряд жрать не станет. Ей те самые непонятные фрукты подавай. А мы так и ботву, и листики, и цветочки сожрем…

      Но ехать Колька все-таки согласился.

      Два месяца тянули, пока отправили.

      В день отъезда привели их к хлеборезке, не дальше порога конечно. Выдали по пайке хлеба. Но наперед не дали. Жирные будете, мол, к хлебу едете, да хлеба им давать!

      Братья выходили из дверей и на яму под стеной, ту, что осталась от обвала, старались не смотреть.

      Хоть притягивала их эта яма.

      Делая вид, что не знают ничего, мысленно простились они и с сумочкой, и со светильником, и со всем своим родным подкопом, в котором столько было ими прожито при коптилке длинных вечеров среди зимы.

      С паечками в карманах, прижимая их рукой, прошли братья к директору, так им велели.

      Директор сидел на ступеньках своего дома. Был он в галифе, но без майки и босиком. Собак, на счастье, рядом не было.

      Не поднимаясь, он поглядел на братьев и на воспитательницу и только сейчас, наверное, вспомнил, по какому они тут случаю.

      Покряхтывая, привстал, поманил корявым пальцем.

      Воспитательница сзади подтолкнула, и Кузьмёныши сделали несколько неуверенных шагов вперед.

      Хоть директор не рукоприкладствовал, его боялись. Кричал он громко. Ухватит кого-нибудь из воспитанников за ворот и во весь голос: «Без завтрака, без обеда, без ужина!..»

      Хорошо, если один оборот сделает. А если два или три?

      Сейчас директор вроде бы был настроен благодушно.

      Не зная, как зовут братьев, да он никого в детдоме не знал, он ткнул пальцем в Кольку, приказал снять кургузый, весь залатанный пиджачок. Сашке он велел скинуть телогрейку. Эту телогрейку он отдал Кольке, а пиджачок его брату.

      Отошел, посмотрел, будто сделал для них доброе дело. Остался своей работой доволен.

      – Так-то лучше… – И добавил: – Ну, тово… Не бузите, не воруйте! Под вагон не лазьте, а то раздавит… А?

      Воспитательница толкнула под локоть ребят, они разноголосо пропели:

      – Не будем Вик Виктрыч!

      – Ну, идите! Идите!

      Разрешил, словом.

      Когда отошли настолько, чтобы директор не мог видеть, братья снова поменялись одеждой.

      Там, в карманах, лежали их драгоценные пайки.

      Может, директору, который без понятия, они и показались бы одинаковыми! Ан нет! У нетерпеливого Сашки край корочки был отгрызен, а запасливый Колька только лизнул,