Пропасть глубиною в жизнь. Анатолий Косоговский

обрадовавшую их новость, ограничившись скандалом в границах одной семьи. В конце концов, сама виновата – насильно никто в кровать не клал. Не научили в людям разбираться, так получите, распишитесь. Об алиментах и помощи, соответственно, речи тоже не шло – никто из родственников новоиспеченного «папашки» даже в мыслях не допускал подобных отношений, не то чтобы их признавать. Единственным, что досталось родившемуся через девять месяцев Даниилу от его высокомерного и высокочтимого в определенных кругах отца, было отчество: Сергеевич.

      Мать, поведав сыну историю его рождения и зная взрывной характер Даньки, опасалась не случайно. Однако сын, в отличие от матери, оказался рассудительным не по возрасту. Он не ринулся сразу же официально записываться или напрашиваться в сыновья и разбираться с отцом, к тому времени ставшим довольно значительной фигурой в городе, директором фарфорового завода, однако обиду затаил, а потому мысль о мести все чаще и настойчивее начинала сверлить его мозг.

      Маму он, конечно же, успокоил: что было, то прошло. И даже заверил, что никогда и ни при каких обстоятельствах не пойдет с ним на сближение, тем более не попросит у отца помощи, хоть мать этого как раз и не требовала. Она, наоборот, втайне надеялась, что такой высокопоставленный человек когда-то поможет ее сыну выйти в люди, восполнить те пробелы в жизни, которые не смогла ему дать она. Надеялась, но промолчала. Не пришло время.

      Ей было о чем волноваться. И надеяться на помощь несостоявшегося мужа тоже были все предлоги. В школьных науках Даниил себя проявить не сумел, да и, судя по его рассказу, не особенно стремился, лишенный особого контроля по стороны матери, вечно занятой на нескольких работах. Зато, имея прекрасные физические данные, Данька преуспел сначала на борцовском ковре (по примеру старших приятелей он начал посещать секцию вольной борьбы еще с пятого класса), а затем и в уличных потасовках. И как ни пытался тренер, по-свойски именуемый пацанами Петровичем, лепить из него не только сильного, но и благородного, порядочного человека, босяцкое начало и улица, нет-нет, да и брали верх в его отношениях и со сверстниками, и с взрослыми людьми. Уже к девятому классу вокруг него сплотилась команда таких же, как и сам он, бесшабашных пролетарских отпрысков, ставивших на уши и свой, и другие районы почти шестидесятитысячного города.

      Его верные друзья-босяки и помогли Даньке провернуть первое серьезное, по его словам, дело в череде других, направленных против несостоявшегося отца. Если, конечно, не считать заурядное прокалывание ската в служебной машине директора фарфорового завода да уведенную из его двора овчарку, которую после ни сам директор, ни его семья уже больше не видели.

      Август, месяц свободы и вольности, предшествовавший началу занятий в профтехучилище, в которое Даня подался после окончания школы, прекрасно совпал по срокам с отпуском его отца, укатившего