Смерть Вазир-Мухтара. Юрий Тынянов

Федоровны – это были места, куда годами проваливался Александр; как бы уехал на службу и не возвращался не четыре часа, а четыре года. Собственно, она не говорила даже: «Александр в Персии» или «на Кавказе», но: «Саша в миссии». Миссия – была учреждение, и так было покойнее, устойчивее. Она понимала только Москву и все же не хотела, чтобы Саша оставался в Москве.

      – Ты сегодня дома обедаешь?

      – Нет, maman, я приглашен.

      Он не был приглашен, но не мог себя принудить обедать дома. Обеды были, признаться, дурные.

      Настасья Федоровна шаловливо посмотрела в лорнет.

      – Опять кулисы и опять актрисы?

      Его мать, говорящая о его женщинах, была оскорбительна.

      – У меня дела, матушка. Вы всё меня двадцатилетним считаете.

      – В Петербург, вижу, не так уж торопишься.

      – Напротив, завтра же утром и выезжаю.

      Она любовалась им в лорнет.

      – Где же твой «Лев» и твое «Солнце»?[29]

      Александр осторожно усмехнулся.

      – «Лев и Солнце», маменька, уже давно покоятся у ростовщика в Тифлисе. У меня был долг. Сослуживцу задолжать – избави боже.

      Она отвела лорнет.

      – Уже?

      Заложенный орден давал ей превосходство. Разговор был неминуем.

      – Сборы твои не слишком скоры?

      Она суетливо взбила патку на левом виске.

      – Нет. Я, собственно, не имею права долее одного дня медлить. Я и так задержался. Дело нешуточное.

      – Я не об этих сборах говорю – я говорю о том, что ты собираешься делать?

      Он пожал плечами, взглянул себе под ноги:

      – Я, право, не подумал еще. – И поднял на нее совсем чужое, не Сашино лицо – немолодое, с облезшими по вискам волосами и пронзительным взглядом. – Это зависит от одного проекта…

      Она забилась испуганно прозрачными завитушками на лбу и снизила совершенно голос, как сообщник:

      – Какого проекта, мой сын?

      – О котором, maman, рано говорить…

      Казалось бы, победил. А вот и нет, начиналась патетика, которая была горше всего.

      – Alexandre, я вас умоляю, – она сложила ладони, – подумайте о том, что мы на краю!.. – Глаза ее стали красноваты, и голос задрожал, она не закончила.

      Потом она обмахнула платочком красные глаза и высморкалась.

      – И Jean, – сказала она совершенно спокойно о Паскевиче, – мне писал: в Персию. В Персию, да и только.

      Последние слова она произнесла убежденно.

      – Впрочем, я не знаю: может быть, ты, Саша, рассудил даже заняться здесь журналами?

      Очень мирно, но, боже, что за legato!

      И Jean, и Персия, и всё решительная дичь: не хочет он в Персию и не поедет он в Персию.

      – Я сказал Ивану Федоровичу, что прошу представить меня только к денежному награждению. Я все предвидел, маменька.

      Опять посмотрел на нее дипломатом, статским советником, восточным царьком.

      – Я же, собственно, расположен к кабинетной жизни. А впрочем, увижу…

      Встал он совершенно независимо.

      – Я

29

Где… «Лев» и… «Солнце»? – Речь идет об ордене Льва и Солнца – персидском ордене, учрежденном Фетх Али-Шахом в 1808 г. Был первым среди наград Персии.