Краткое описание Г-д СУДЬБЫ И ИСТОРИИ. Афинское рождение, или Рождение Афин. Максим Сонин

и добрый, от указов в свои первые годы правления воздержался, вместо них же выпускал приказам рекомендации о работе и правлении ежегодно, а на следующий год награждал одни и закрывал другие, не наказывая чиновников, и за четыре года совершенно реформировал все приказы, оставив три: тайный, купеческий и монастырский.

      Именно благодаря рекомендациям и мягкости Петра Алексеевича, г-да Судьба и История дали России доброе начало нового века. Да, крестьяне еще бедны и несвободны, и множество еще дел не сделано, но именно за этим путем будущее – за добротой и честностью, за наградами для достойных и сменяемостью, которая так важна для г-на Власти.

      Эти качества достались бы и новому монарху – Алексею Петровичу, если бы не его скоропостижная кончина. Ныне же, когда царевича нет в мире живых уже второй год, страшно представить, кому перейдет Россия.

***

      XII

      Нельзя более говорить о делах государственных, поскольку мне нужно еще закончить рассказ о рождении моей сестры Эстрейи, о котором, как уже говорилось, я знал за семь лет до самого этого события.

      Когда мне было пять лет, а Эстрейе на четырнадцать меньше моего, наш отец заболел головою и слег. Произошло это в самое лето, причем на торговых рядах, и его без чувств принесли домой и, подняв по лестнице, положили в одной из комнат и оставили отдыхать в присутствие матушки, меня и Кирилла. Лакей побежал за доктором.

      Доктор пришел важный, в только вошедшем в моду английском платье с белыми чеками. Я, будучи еще мал, рассматривал в основном его лицо: медное и вытянутое, словно гвоздь, торчавший из заборной доски, об который я однажды порвал штанишки, не прислушиваясь к его словам, которые смешно топорщились разными заглавными буквами. Доктор же наказал моему отцу больше не пить, на что тот сразу же и согласился, потому что не пил и раньше. Ему не поверив, доктор еще сказал заниматься трудом, отличным от заполнения денежных книг. Тут матушка заплакала, зная, что мой отец к труду не способен совершенно и от его работы земля будет еще менее плодородна, чем кожа под его носом и вокруг губ. Отец же спросил тихим от боли голосом, можно ли ему поколоть дрова. Доктор покивал, шаркая ногою, и ушел, а весь дом собрался у кровати моего отца, уговаривая его не колоть дрова.

      Дело было у каждого свое. Матушка моя особенно переживала за его способность выполнять другие дела после покола; брат Кирилл опасался, в первую очередь, за руки отца, которые были довольно нежны; лакей и кухарка молились Богу, поскольку приняли наказы доктора как заповедь и решили, будто их тотчас же выставят со двора, а всю работу за них станет выполнять мой отец; нянька же переживала и за испуганного Кирилла, и за еще более испуганного меня: ни разу не видев колки дров, я возомнил, что отец будет рубить лестницу и остальное древесное в доме, а значит, нам более негде будет жить.

      Отец отмахивался от нас как мог и, наконец, встал и спустился во двор. Здесь он впервые в жизни взялся за топор и несколько