Русский манифест. Виктор Николаевич Кустов

неожиданно, по-новому, порой очень даже спорно, открывались взаимосвязи половецкой степи и Киевской Руси. Эта книга породила немало дебатов не только среди маститых критиков и историков, но и внимательных читателей. Это был неожиданный, совершенно новый взгляд поэта на историю. Я бы отнёс её к тому непременному списку трудов, без которого культурному человеку трудно понять и себя, и историю, и мир людей…

      …Когда сегодня не находят общего языка грузины и абхазцы, мне это непонятно. И горько. В годы советского прошлого литература этих двух народов воспринималась мною как единое целое. Колоритный язык, своеобразные обычаи, южный темперамент и мудрый оптимизм как итог некоего тайного знания – всё это делало писателей тогда Грузинской республики в составе СССР интернациональными.

      «Справа от моего села протекает река Губазоули, слева – небольшая речушка Лаше, кишащая крабами, бычками и босоногими мальчишками. Через Губазоули перекинут мостик. Каждой весной взбушевавшаяся река уносит его, оставляя только торчащие из воды сваи. И всё же моё село самое красивое и весёлое в Гурии. Я люблю его больше всех сёл на свете, потому что нигде не может быть другого села, где жили бы я, бабушка, Илико, Илларион и моя собака Мурада…»

      Это абзац из романа Нодара Думбадзе «Я, бабушка, Илико и Илларион», по которому моё поколение внешнюю оболочку усатого рыночного торговца фруктами или цветами в неизменной кепке-«аэродроме» заполняло искромётным симпатичным содержанием, делая «аэродром» частным случаем, а прозу Думбадзе – истинным описанием бытия грузинского народа.

      Фазиль Искандер долгое время для меня тоже был грузином. Его «Кролики и удавы» сразу после публикации ходили по рукам, по этой повести мы выстраивали свои аллегории, находили подтверждение собственному пониманию происходящих в обществе процессов.

      Публикация в самиздатовском сборнике главы из романа «Сандро из Чегема» «Пир Валтасара» стало смелым и своевременным откровением. Это с точки зрения содержания. Для тех, кто в то время уже предчувствовал перемены. Но для меня проза и Думбадзе, и Искандера – это прежде всего цвет, звук, запах, интонация… И это удивительная, просто роскошная, под стать здешним местам и климату, образность…

      «Порывы озонистого воздуха порою трепали его голос, как бельё на верёвке, иногда слишком сильный порыв ветра, оборвав кусок недослышанной мелодии, уносил его с собой и вышвыривал её на берег.

      Иногда наоборот, как бы заталкивал назад в его поющий рот уже спетую часть песни, но Арменак, напружинившись, вышибал её из глотки последующим куском мелодии, и в воздухе несколько мгновений дребезжали куски мелодии, заклинившиеся и рвущиеся в разные стороны, как сцепившиеся собаки».

      Это картина из «Сандро из Чегема».

      Так и стоят на полке рядом произведения грузинского и абхазского писателей, заставивших меня влюбиться в народы и культуру, которые они представляют, и события последних лет, случившиеся в благодатном тёплом краю, я так, похоже, и не смогу принять и постигнуть. Как, пожалуй, не приму никакого объяснения тому, что сейчас лишён возможности наслаждаться