Маленький незнакомец. Сара Уотерс

пунцовым, что было знаком болезненных ощущений. Видимо, появился зуд – Родерик почесывал голень возле электродов. Наконец я отключил аппарат, и он с явным облегчением яростно поскреб икру.

      Кожа под пластинами вполне ожидаемо покраснела и казалась распаренной. Насухо вытерев голень, я присыпал ее тальком и пару минут массировал. Пациент мой беспокойно ерзал, что было понятно: одно дело, когда тебя врачует безликая машина, и совсем другое – теплые руки человека, сидящего перед тобой на корточках. Наконец я позволил ему встать; он молча обулся и спустил штанину. Потом сделал пару шагов по комнате:

      – А знаете, неплохо! – В голосе его слышалось радостное удивление. – Ей-богу, неплохо!

      Вот теперь я и сам понял, как сильно желал успешного результата.

      – Пройдите еще, я посмотрю, – попросил я. – Да, двигаетесь явно свободнее. Только не переусердствуйте. Начало хорошее, но спешить нельзя. Мышцу держите в тепле. Полагаю, растирание у вас имеется?

      Родерик неуверенно огляделся:

      – Кажется, перед выпиской мне дали какой-то лосьон.

      – Не важно. Я выпишу новый.

      – Послушайте, я и так уже вас обеспокоил.

      – Я же сказал: это вы оказываете мне услугу.

      – Ну, раз так…

      Я все предусмотрел: флакон был в моем саквояже. Пока Родерик изучал этикетку, я снял с электродов марлевые прокладки. Стук в дверь заставил меня слегка вздрогнуть, потому что шагов я не слышал: отделанные деревом стены создавали впечатление отгороженности, словно в каюте океанского лайнера, и даже два больших окна его не нарушали. После отклика Родерика дверь распахнулась, и ко мне тотчас зарысил Плут; следом, хоть и не так стремительно, появилась Каролина. Нынче она была в трикотажной блузке, небрежно заправленной за пояс бесформенной хлопчатой юбки.

      – Ну как ты, Родди, пропекся?

      – Хорошо прожарился.

      – Ага, вот она какая, ваша машина! Ничего себе! Прямо штуковина от доктора Франкенштейна!

      Я убрал аппарат в футляр; Каролина посмотрела на брата, который рассеянно сгибал и разгибал ногу. Его поза и выражение лица говорили о том, что ему стало легче, и Каролина одарила меня серьезным признательным взглядом, который отчего-то порадовал меня едва ли не больше успешного сеанса. Будто смутившись своих чувств, она подняла с пола бумажный клочок и принялась добродушно журить брата за неопрятность:

      – Вот была б еще машина, чтоб следить за порядком в комнатах!

      Откупорив флакон, Родерик принюхался к растиранию.

      – По-моему, у нас уже есть такая машина, – сказал он. – Называется «Бетти». Иначе за что мы ей платим?

      – Не слушайте его, доктор. Он запретил бедняжке входить в его комнату.

      – Да ее не выгонишь отсюда! Вечно все засунет так, что я не могу найти, а потом заявляет, будто ничего не трогала.

      Родерика притягивал магнит стола, и он уже забыл про ногу; отставив флакон, он хмурился в потрепанную желтоватую папку, машинально нашаривая в кармане