Петербургское действо. Том 1. Евгений Салиас де Турнемир

в четыре. Неужто ж с чертовкой с какой запутался уж… Говорил я тебе, в Питере берегися…

      – У принца Жоржа в кабинете был. Батюшки! Мороз! – отчаянно возопил Шепелев, ложась в холодную постель. – Да-с, в кабинете! И разговаривал с ним. Б-р-р-р… Да как свежо здесь. Что это вы, дядюшка, казенных-то дров жалеете? Б-р-р-ры.

      – У принца Жоржа? Что ты, белены, что ли, выпил иль пивом немецким тебя опоили? У принца Жоржа!

      – Да-с.

      – Ты! – крикнул Аким Акимыч.

      – Я-с! – крикнул шутя Шепелев из-под одеяла.

      – Когда?

      – А вот сейчас.

      – Ночью?

      – Ночью!

      Наступило молчание. Квасов стоял выпуча глаза и, наконец, не моргнув даже, взял с окна стоявший рукомойник и поднес его к лицу укутавшегося молодого человека.

      – Воды не боишься?

      – Нет, не боюсь, – рассмеялся Шепелев.

      – И не кусаешься?

      – Нет.

      – Почему? Как? Пожар, что ли, у него был?

      – Нету.

      – Ну, убили кого? Иль ты сам ему под карету попал? Он ведь полуночник. Гоняет, когда добрые люди спят.

      – Нет, ничего такого не было.

      – По-каковски же ты говорил с принцем? – уже с любопытством вымолвил Квасов, поставя на место рукомойник.

      – По-каковски? Вестимо, по-немецки! – отчасти важно сказал молодой человек.

      – По-немец… По-немецки!! Ты?

      – Разумеется. Он же по-нашему ни аза в глаза не знает. Так как же…

      Квасов вытянул указательный палец и, лизнув языком кончик его, молча поднес этот палец к самому носу племянника, торчавшему из подушки.

      – Ну, ей-богу, дядюшка, по-немецки говорил. Немного, правда… но говорил… Ей-богу.

      – Вишь, прыткий. Скажи на милость! – рассуждал Квасов сам с собой и вдруг прибавил: – Да Жорж-то понял ли тебя?

      – Понял, конечно.

      – А ну, коли ты врешь? – снова стал сомневаться Квасов.

      – Ей-богу. Ну как мне вам еще божиться?

      – Стало быть, складно говорил? Хорошо? Не то чтобы ахинею какую?..

      – Еще бы! Известно, складно, коли понял! – воскликнул Шепелев.

      «А нихт-михт?!» – будто шепнул кто-то малому на ухо.

      – Только раз и соврал, – сейчас же признался он, – вместо мих сказал михт.

      – Ну это пустое! – важно заметил Квасов и прибавил: – А по-ихнему что такое михт-то?

      – Михт – ничего.

      – Ан вот и врешь! – обрадовался Квасов и ударил в ладоши. – Ничего по-ихнему нихт! Вот я больше твоего, выходит, знаю.

      – Да вы не поняли, дядюшка. Михт не значит ничего, а нихт значит ничего.

      – Чего? Чего? Не разберу…

      Шепелев повторил. Квасов снова понял по-своему.

      – Так михт – совсем ничего, стало быть…

      – Совсем ничего…

      – Эка дурацкий-то язык! Господи! Стало быть, на приклад, если у немца ничего нет, он говорит: нихт. А если у него, у дурака, совсем ничего нет, так он говорит: михт. Тьфу, дурни!..

      – Ах, дядюшка!.. Да вы опять не то! Михт – такого и слова нет по-немецки.

      – Зачем же ты его говорил?..

      – Да