Иоанн III, собиратель земли Русской. Нестор Кукольник

поскакало немало гонцов. При всем том, как ни велика была тревога на обеих половинах, но все ходили на цыпочках, говорили шепотом, боясь, чтобы шум не достиг до верху и не разбудил Иоанна… Вдруг в теремных коридорах раздалось слово «пожар»… Тогда шепот обратился в громкий крик: «Где?».

      – Далече, зарево!

      – Вася, ты, что ли? А что, мистр Леон приехал? – Все эти вопросы сливались в одно, и такой шум не мог не разбудить государя прежде, чем градоначальник князь Федор Петрович взошел наверх.

      В предспальнике, при свете сонной лампады, освещавшей усыпанную самоцветными камнями икону, на обитой бархатом софе, во всей одежде сном крепким почивал комнатный боярин Мамон. Теремная тревога не возмутила бы богатырского покоя, если бы князь Пестрый не приложил руки к недвижным ногам Мамона.

      – Вставай, боярин! Пожар на Москве, доложи государю…

      – Пожар! Туши! – закричал во все горло Мамон со сна так, что на Москве-реке, вероятно, было слышно…

      – Что с тобой? Государя перепугаешь…

      – Что за шум? – сказал государь, пробужденный тревогой, выходя из опочивальни в полушубке на собольем меху и в длинноносых татарских туфлях. – Где горит?..

      – Греческая слобода!..

      – В третий раз, а оттого, что бражничают поздно…

      – Да ты, государь, не приказал в их дела земской управе мешаться, так мы там и сторожников не держим.

      – После об этом. Мамон, одеваться!

      Мамон уже стоял с платьем. Иоанн сел, чтобы надеть сапоги, но боярин, испуганный своим чрезмерным восклицанием, вместо сапог на ноги Иоанновы надевал охабень[17].

      – Дурень! – сказал Иоанн грозно, и Мамон уронил охабень. По счастию, прибежали очередные дети боярские, одели Иоанна, подали ему шапку и трость.

      – Мамон едет со мною! Туши пожар, туши, не будешь вперед бояться!..

      – Да я и так его не боюсь! Вольно же князю стращать невзначай. Пришел бы, сказал: Мамонушка, изволь открыть ясные очи.

      – Изволь ехать.

      И государь пошел вниз, пред ним дети боярские несли свечи и жезл. В главном переходе Иоанн остановился, заметив людей и шепот. Все приникли к стенам и, потупив глаза, онемели. Обратясь к князю Пестрому, Иоанн сказал грозно:

      – Зачем детей пугать! Верно, проснулись и встали.

      – Да и не ложились, надежа-государь! – отвечала одна из нянек.

      – Как не ложились? – И государь спешно вошел на половину княгини Авдотьи Кирилловны… В переднем покое, дрожа от страха, стояли Елена и Феодосия. Рыдания княгини раздавались в другой комнате.

      – Что тут сталось? – спросил тревожно Иоанн.

      – Ах, государь родитель, – с плачем отозвалась Елена. – Вася пропал без вести.

      – Какой Вася?..

      – Наш Васенька, тетенькин сын. Перед вечернями уехал – ни слуху ни духу! Нигде не нашли! Пропала наша головушка!

      – Васенька, добрый Васенька! – с плачем вторила сестре маленькая Феодосия.

      – Да растолкуй, кто поумнее, какой Вася?..

      – Сын княгини Авдотьи Кирилловны, –

17

Охабень – верхняя одежда с прорехами под рукавами, четырехугольным откидным воротом.