Налимья пора. Александр Владимирович Токарев

, когда хочется послать все… и уехать домой.

      Карп тоже не клюет, хотя, казалось бы, рыба теплолюбивая. Но, видимо, и ему перебор с теплом. Рано утром было по-другому: едва забрезжила заря, поплавки начали то укладываться набок, то бойко убегать к травке и нырять с разбега в теплую воду. Брали карпики до полукилограмма, изредка и покрупнее. Причем с утра охотнее хватали червей и брали у берега, на длину даже короткого четырехметрового удилища. С восходом солнца поклевки стали чаще уже на шестиметровые снасти и «резинки», заведенные за сорок-пятьдесят метров от берега. Карп интересовался теперь больше перловкой, зеленым консервированным горошком и кукурузой. С жарой рыба перестала брать совсем. И мы заскучали, мучаясь от зноя.

      – Есть предложение, – вяло басит Николай.

      – Ну, – отзываюсь неопределенно и столь же вяло.

      – В третьей деревушке отсюда есть прудик карасевый. Рыба не крупная, но хоть что-то до вечера половить, а то в этом болоте и лягушки повымерли. Да и голо здесь, ни кустика. Спрятаться негде от солнца. А там деревья по берегам старые. Если клевать не будет, так хоть подремать в тени на ветерке.

      – Идет… Ты как, Ванюшка? – обращаюсь к сыну. Но он, оказывается, спит на рыбацком стульчике прямо перед удочками. Сматываем снасти, укладываем все в багажник, а сзади вдруг – плюх!.. Оглядываемся, а это Ванька во сне упал в воду. Так с размаху, в брызгах, и распластался в теплой прудовой ряске. Я – бегом к сыну. Вытащил рыбачка, а его трясет от испуга сонного неожиданного да от перепада температуры. Вода хоть и теплая, но воздух по сравнению с ней просто раскаленный.

      – Ничего-ничего, – успокаиваю сына, трясущегося и испуганного. – Сейчас переоденешься. Вон футболку надень сухую и шорты. Ванька конечно не выспался. Подняли его часа в два утра и сразу – в машину.

      Прудик тянулся вдоль всей деревни. По всей видимости, был он запруженной речкой или ручьем. Нас поразило обилие и густота карасевых стай. Они хорошо просматривались с обрывистого берега в неглубокой воде, пронизанной солнцем. Берег был укрыт ветвистыми деревьями. Устроившись уютно в тени, мы уже предвкушали отчаянный клев пусть и карасиков-недомерков, но наши поплавки лишь покачивались от прыжков нахальной верховки, кишащей поверху. Но едва солнце повернуло на вечер и скрылось за деревьями противоположного берега, поплавок сынишки лег набок, потом накренился и уверенно пошел под воду.

      – Подсекай, Ванюшка! – толкаю сына. Тот спохватывается и поддергивает кверху удилище. Есть! На леске трепыхается золотой, медный ли карасик с ладонь. Ладно бы – с мою, но рыбка не больше ладони Ивана. Но тот рад.

      Вскоре заклевало и у нас. Попадались и серебряные карасики. Они были крупнее и брали более уверенно.

      Есть какая-то особая прелесть в ловле карася, пусть и некрупного. Он, карась, какой-то плотный, словно деревенский мужичок, крепкий в теле, крупночешуистый, и если даже размером с ладонь, то желанен более, чем сорога тех же кондиций, поскольку широк почти в свою длину. И поклевка карасевая схожа с лещевой, и оттого, наверное, заставляет учащенно биться сердце. Вот поплавок-гусиное перо ложится на зеркальную воду, трясется, пуская круги; вершинка приподнимается, а затем поплавок опять нерешительно укладывается набок, и, наконец, словно отбросив сомнения, приподнимается и косо уходит под воду. Подсечка!.. На леске – упругая тяжесть, а затем в ладони сильно изворачивается крепкая красивая рыбка цвета потемневшего от времени золота.

      На закате возвращаемся к карпам. Прикармливаем место крутой пшенкой с добавками покупной фирменной прикормки.

      Пришел теплый летний вечер. Солнце налилось тяжелой алостью цвета незрелой вишни и растворилось в теплом мареве. Растаяли облака, только на горизонте кучились и ворчали пухлые тучи. В них проблескивали молнии.

      – Эх, сюда бы дождичка, – мечтает Николай.

      – А я грозы боюсь, – словно хвастается Ванька.

      До нас дошли лишь отголоски дальней грозы. По теплой воде прошелестела легкая морось, вздохнул ветерок в осоке и все стихло. Но и этого освежающего дуновения было достаточно. Поплавки оживились: кто-то все время трогал насадку, словно никак не решаясь проглотить. Наконец рыбьи сомнения развеялись, и последовали первые уверенные поклевки. В садке забились два карпа: один – сына и второй поменьше – мой. Рыба пока была не тяжелее трехсот граммов. Но Николай выводил что-то уже покрупнее.

      – Давай-давай, губастый! Иди сюда, – ворчал «борода». Наконец он подхватил подсачеком карпа на кило…

      Стали попадаться довольно крупные рыбины и у нас. Среди обычных карпов изредка встречались «полуголые» зеркальные. Словно в насмешку, на их боках было прилеплено по несколько чешуинок.

      Темнело быстро. Вроде бы пора и нам отужинать да спать ложиться, но рыба все клевала, словно отъедалась за весь день одуряющей жары и полного отсутствия аппетита.

      – Ваня, иди в палатку. Ложись спать, а то опять не выспишься и носом в воду нырнешь, – вроде бы ворчу. Но у сына краснеют глаза и наливаются влагой.

      – Я рыбачить хочу! – блеет он ягненком с клокочущими в горле слезами. И я отстаю от него.