Опекун. Повесть. Андрей Клепаков

потом.

      – Почему потом? Расскажи сейчас.

      – Ты не поймешь, придется много всего объяснять. А мне лень.

      – Это нечестно! – насупилась девочка.

      – Конечно, нечестно, – кивнул я. – Я, вообще, очень нечестный.

      Маша замолчала. Потом спросила:

      – Ну?

      – Что ну?

      – Ну, почему нельзя в школу не ходить?

      – А, – ответил я, – потому что я опекун, и тетя, которая сегодня была с нами – из опекунского совета, и она будет приходить и проверять, как ты у меня живешь. Ходишь ли в школу, хорошо ли питаешься, не обижаю ли я тебя. Если ответы будут отрицательными, тебя у меня заберут и отдадут в детский дом. А там уж от школы не отвертишься.

      Маша нахмурилась, что-то обдумывая.

      – Значит, если я на тебя нажалуюсь, меня заберут?

      – Да, – кивнул я.

      – А тебя накажут?

      – Не знаю, думаю, что нет. Хотя, в зависимости от того, что буду делать. Если ты в школу ходить не будешь – то просто заберут. Если я тебя голодом буду морить – накажут.

      – А зачем?

      – Что зачем? – не понял я.

      – Зачем ты меня взял?

      – А что было делать? Не отдавать же тебя в детский дом?

      – Почему?

      – Ну, ты моя племянница.

      – Ну и что?

      – Ну, у меня только одна племянница. Ты, – улыбнулся я.

      – А если бы было много?

      – Я бы взял только одну.

      – Почему одну?

      – А на фига мне много племянниц? – засмеялся я.

      Маша пожала плечами и пробурчала под нос: – «А на фига одна?» – и уже громче спросила:

      – Про попугая расскажешь?

      – Расскажу, на ночь, вместо сказки.

      На ночь, после ужина в кафе и душа в душевой кабине (Учились правильно крутить краны. Научились. Наводнения не было.), я рассказал анекдот. Маша не поняла. Пришлось долго объяснять, когда она, наконец, въехала, то не смеялась.

      – Попугай умер? – спросила она.

      – Нет, – ответил я. – Он улетел.

      – Куда?

      – Как куда? В Израиль, – ответил я и заржал. – Хоть чучелом, хоть тушкой. Спи давай, – и, поцеловав девочку в нос, погасил свет и вышел из комнаты.

      Утром меня разбудил звон разбившейся на кухне посуды. Я посмотрел на часы. Безумное время, семь тридцать.

      – Чего ей не спится, – пробормотал я, вставая и надевая халат.

      На кухне стояла Маша с совершенно белым лицом и трясущимися губами. На полу валялись осколки разбитой кружки.

      – Что случилось? – зевая спросонья, спросил я.

      – Я кружку разбила, – прошептала девочка.

      – Черт с ней, – равнодушно заметил я. – А что тебя в такую рань подняло?

      – Я хотела приготовить тебе завтрак и разбила кружку.

      Слеза медленно ползла по щеке девочки.

      – Твою любимую, с драконами. Ты вчера говорил.

      «Странно, – удивленно подумал я, – вчера сбегала, сегодня завтрак готовит. Или у детей это норма? Столь быстрый переход от ненависти к любви.