Последняя весна. Александр Владимирович Токарев

забраться на скат, но падал и, не имея опоры в руках, скользил назад, вставал, карабкался обратно и снова падал. Его слепые движения напоминали конвульсии. Это было страшно, и мать не выдержала. Она подбежала к лежащему на снегу Роберту и запричитала, откуда-то верно взяв интонации плакальщицы: «Ох, ты, горюшко, ну, чего вы, мужики, пьете?! Ну, чего вам надо, пропойцам окаянным?!».

      С этой же, наверное, тоской вековечно причитала женщина то над покойником, то над непутевым мужем, измочаленным смертно в кабацком мордобое. Она подхватила Роберта под мышки и, натужно ойкая, попыталась поднять его. Пашка бросился помогать. Вдвоем они поставили Роберта на ноги и, придерживая, потянули к дому. Тот неожиданно ясно и осмысленно взглянул на них.

      – А-а, это ты, королева? И Павлуха с тобой?

      Он запел, нарочито гнусавя: «Ну и беда же с этой Нинкою, она спала со всей Ордынкою…».

      Мать притянула Роберта за воротник и четко сказала ему в лицо:

      – Пусть ты и хам, но я не брошу тебя здесь. Ты пойдешь сейчас домой, проспишься, а утром придешь, и будешь извиняться перед нами. Запомни это, Роберт!

      Тот горько усмехнулся.

      – Извини, королева… Я тебя не со зла так… Ты приехала откуда-то свежая и красивая, здесь таких нет…

      – Ты их просто не видишь, – вставила мать.

      – Может быть, – согласился Роберт и продолжал:

      – Я знаю, что ты никогда не станешь моей и не только из-за рук. Ты могла бы пойти на эту жертву, ты любишь подчиняться и жертвовать, даже в мелочах. Помнишь, когда я предложил тебе, непьющей, за знакомство?.. Но я старый душой, хотя мне еще тридцать пять. Я устал, и ты это чувствуешь, ты ведь умная, жалостливая. И сейчас ты меня жалеешь, убогого. Не надо, не возражай, Нина, Нина… – он остановился, словно вслушиваясь в звучание имени. – Ну, ладно! – Роберт досадливо тряхнул головой. – Что-то я раскис. Этак я о любви скоро заговорю, о первой… Ха!.. В общем, Нина Андреевна, завтра же идите в отдел кадров, там вас ждут. Причем, зная вашу душевную чистоту, обошелся только дружеской просьбой, без подношений. Меня ведь еще без рук уважают друзья-товарищи, волки драные. Что-то я опять, с ехидцей… Не слушай, Нина, меня, уркагана. Пойду-ка я домой, к маме. А насчет работы – железно! И честно. Там все честно. И прости, я сам…

      Роберт осторожно высвободился и, рывком запрыгнув на обочину, пошел домой, стараясь не качаться. Гулко хлопнула дверь, и все стихло.

      Мать, словно опомнившись, взглянула на Пашку.

      – Ты почему здесь?! Бегом в дом! Холодина такая, а он стоит, развесил уши!.. Бегом, говорю!.. Затопи печку, сын, я сейчас.

      Пашка высовывался потом несколько раз на улицу и видел, как мать, зябко постукивая ногами, ходила по двору и смотрела в светящиеся соседские окна. «Чего она? – думал Пашка. – Вон намерзло на окна, все равно ничего не разглядишь. А-а…».

      Уходив в тепло, он недовольно стучал чайником, подбрасывал дрова в печь и размышлял о странностях взрослой жизни.

      5

      Однажды Пашка, уйдя в конец улицы, увидел белых куропаток. Они прилетели