Наследник. Андрей Виноградов

возмещать, бармену платить за пережитый приступ неполноценности, полиции за все остальное всем что осталось… Тут обои, черт бы их побрал, трещат как оглашенные! Словно щепу в ушах ломают. Главное, чтобы не костер затевался.

      Всё же обои в больнице – роскошь. Я бы отнес ее к непозволительной. Даже в кабинете заведующего отделением. Кого вдруг такая блажь посетила? Скорее всего, директор обойной фабрики лечился, вот и облагодетельствовал. Жив ли? Или отвалился, как его дары, от мира живых с тихим потрескиванием домочадцам про то, где что лежит, кому позвонить и кого не звать на поминки? Настоящий мужчина завсегда найдет способ жене наперед подгадить. Наверняка, в отказники попал самый обаятельный сослуживец. Возможно, разведенный или вдовец. Если, конечно, вступающая во вдовство мадам собой недурна. А если нет в ней привлекательности, то в доме откажут толстому весельчаку. Чтобы не балагурил, не тот повод. Кстати, правильно: так людям труднее скрывать радость от того, что свалил, наконец, этот жадный зануда. Ну надо же, его тут спасли, а он такую дешевку на стены!

      Однажды обои опадут окончательно, как груди кормилицы, и выкрасит нетрезвый маляр здешнее обиталище докторов жирной, масляной, непременно плохо сохнущей жижей. Неважно, какого цвета. Вру, цвет важен. Цвет будет голубым. Потому что салатный – для пищеблоков, зеленый колер – для нужников, а охра… Охра – это по большому блату. Другими красками настоящие, завзятые маляры не работают. От белой их еще больше пьянит. Красная? С ней ничего мешать никак нельзя – вырвет. Хоть какого начальника по краскам заполучит лечебное заведение, все одно – выбирать придется из салатного, зеленого, голубого и, если повезет, охры.

      Все же странно, это в старые времена с краской были проблемы, как и со всем прочим, бесконечен список былых дефицитов. Нынче, я уверен, в этой больнице пяток палат оккупирована публикой, для кого ремонт в отдельно взятом кабинете – сущий пустяк, безделица. За мифический шанс что хочешь устроят, да хоть англицкий клуб. А стены – вот они. Трещат. Но однажды… Однажды выкрасят тут все в голубое и я непременно прислонюсь к сырой, непросохшей стене. Спиной. Перед этим дюжину раз пробубню под нос с лету заученное предупреждение, наклеенное на дверь: «Осторожно, стены окрашены!». Потом отчего-то подумаю, что все давно высохло, просто забыли бумажку снять, потому что везде бардак. И запах краски меня не смутит, запах краски годами выветривается. Я однажды гаишникам то же самое про армянский коньяк говорил, но они не поверили. А я верю. И прислонюсь. Карма такая. Голубое пятно на джинсовой ткани худо-бедно можно перетерпеть – приветствую тебя, мотив цветовых предпочтений! – а салатного, тем более зеленого, у меня ничего нет. Разве что представления о мироздании. В смысле, не созревшие. Вот только что упало не вызревшее… из мозга. Из мозга на ум… А он занят. Чем? Тем, что вроде бы и есть я, а уже почти что и нет. Так доктор сказал. Прямо. Без обиняков. Как я просил. Выходит, что кому-то другому предстоит вывозиться в голубой масляной. Нет, не бывать этому!

      Вот дрянь, обои… Держаться, я сказал!

      Не думаю, что произнес