Деньги для Марии. Последний срок. Рассказы (сборник). Валентин Распутин

за год по шестьсот трудодней и одна, без мужика, поднимала троих ребят, из которых Василий был старшим. Мало сказать, что она была работящей, работящих в деревне сколько угодно, а тетка Наталья такая была одна. Она никогда не ходила шагом, и деревенские, завидев, как она несется по улице, любили спрашивать:

      – Тетка Наталья, куда?

      Она на ходу торопливо отвечала:

      – Куда-никуда, а бежать надо.

      Эта поговорка осталась в деревне, ее повторяют часто, но ни к кому больше она не подходит так, как подходила к тетке Наталье.

      В колхозе и сейчас еще вспоминают, как тетка Наталья вершила в сенокосы зароды. Нипочем потом этим зародам было любое ненастье, все с них стекало на землю, и они, не оседая, картинкой стояли до самой зимы. А еще тетка Наталья не хуже любого мужика умела рыбачить. Когда она по осени выходила лучить и зажигала смолье на своей лодке, мужики, матерясь, отгребали от нее подальше.

      Она так и не научилась ходить шагом и, видно, из последних сил добежав до кровати, упала. И вот теперь, сама на себя непохожая, словно сама себя пережившая, день и ночь, не вставая, лежит в маленькой комнатке, отгороженной для нее от горницы. К ней приходят старухи, сидят, жалуются на житье, и она, у которой всю жизнь не было даже пяти минут на разговоры, слушает их, поддакивает.

      Когда Василий и Кузьма пришли, тетка Наталья спала и не услышала их. Одно окно было занавешено совсем, другое наполовину закрыто одной створкой ставня, и в комнате стоял полумрак. В нем Кузьма не сразу и разглядел тетку Наталью.

      – Мать! – позвал Василий.

      Она очнулась, без всякого удивления, будто ждала их, взглянула на мужиков и сказала:

      – Василий пришел. А второй – Кузьма. Давно я тебя не видала, Кузьма.

      – Давно, тетка Наталья.

      – Поглядеть на меня пришел? Хвораю я. Глядеть не на что стало.

      Она сильно похудела, высохла, голос у нее был слабый, и говорила она медленно, с усилием. Лицо ее почему-то стало меньше, чем было, и как бы затвердело; когда она говорила, лицо оставалось неподвижным, даже губы не шевелились, и поэтому казалось, что голос идет не из нее, а звучит где-то рядом.

      – Я и не сильно старуха. Семьдесят нету. Другие поболе ходят. А вот привязалось, – говорила она, и слушать ее надо было долго, хотелось в это время найти для себя еще какое-нибудь занятие.

      – Болит-то шибко? – спросил Кузьма.

      – Совсем не болит. А ходить не могу. Встану – ноги не держат. Слабая.

      – Раз не болит, ну и лежи себе на здоровье, тетка Наталья. Хватит, набегалась. Отдыхать теперь.

      – А, ишь ты какой, Кузьма! Встать тоже охота. Я нонче летом вставала, на улицу сама ходила.

      – Раз вставала, значит, и еще встанешь.

      – Не-е-ет, не встану. Духу все мене и мене.

      Василий перебил их:

      – Мать, у тебя деньги есть?

      – Маненько есть. Но я тебе их, Василий, не дам. Пускай лежат.

      – Дай, мать. Это не мне, вот Кузьме. Для Марии. Он нигде не может взять.

      Тетка Наталья повернула глаза к Кузьме и, моргая, смотрела на него. Кузьма ждал. Василий поднялся и вышел из комнатки, что-то сказал сестре, которая жила с матерью,