Нурсолтан. Ольга Иванова

Ак-Таша без охраны, как наш всемогущий небесный Покровитель, вечная слава Ему, услышал мои молитвы и послал мне тебя. Под охраной своего сына-солтана я въеду в ворота Казани с особым почётом. Желаю, чтобы мой въезд был самым роскошным из тех, что когда-либо видели казанцы. Пусть видят все: я не просто казанская ханум, я – мать будущего хана!

      – О мама, ваши слова слаще халвы! Давно я не слышал новостей столь радостных и приятных моему сердцу. Но я не так отважен, как вы. Хан не давал мне разрешения возвращаться в Казань. Как он посмотрит на то, если я появлюсь в столице?

      Камал-ханум задумалась, постукивая ножкой в изящной парчовой туфле по толстому зелёному ковру. Наконец, она решительно тряхнула маленькой головкой, увенчанной копной всё ещё густых и прекрасных волос:

      – Ты верно рассудил, сын, не время ещё перечить хану! Я слышала, наш всемогущий повелитель болен и слаб, но карачи по-прежнему безоговорочно слушаются его. Видно, сказывается многолетняя привычка. Махмуду не трудно будет уничтожить тебя за непослушание, он всегда обладал сильной волей и был необуздан в своём гневе. Это просто счастье, что солтан Халиль не обладает и половиной характера моего дорогого супруга. Решено, сын, ты проводишь меня до Алатура. Местный бек обязан мне многим, он и даст мне охрану до Казани. А ты останешься в Алатурской крепости и будешь ждать моего гонца. Я буду слать тебе вести из ханского дворца. А когда пошлю тебе вот этот перстень, – Камал-ханум указала на массивный перстень с кровавым рубином, украшавший её смуглую руку. – Ты должен будешь день и ночь, меняя коней, мчаться в столицу. От быстроты твоего приезда будет зависеть многое!

      Госпожа поднялась, громко окликнула рабынь:

      – Эй, бездельницы, подайте обед могущественному солтану и позаботьтесь, чтобы и его люди были накормлены. После полуденной молитвы мы должны отправиться в путь.

      В конце месяца зуль-каада 870 года хиджры[31] ослабевший хан Махмуд, не покидавший своего ложа, принимал свою супругу. Он не видел матери Ибрагима больше десяти лет, и нашёл, что время не пощадило новую хозяйку гарема. Тридцативосьмилетняя женщина погрузнела, потеряв стройность стана и юную округлость лица. Но неизменными остались чёрные раскосые глаза и густые брови, сросшиеся на переносице. И голос остался всё тот же – голос властной женщины, не терпящей узды. Годы ссылки совсем не изменили её души, и для этого хану совсем не обязательно было заглядывать в глаза второй жены и разговаривать с ней. Уже много лет он вёл с ней безмолвный разговор, когда читал очередное тайное послание Ибрагиму. Он упрекал свою жену за вероломство, за нежелание смириться с действительностью. Вспылив, он дважды пытался сделать заключение Камал более жёстким и невыносимым, но каждый раз останавливался, не желая причинять боли Ибрагиму. Она ничего не знала об этом, и не испытывала страха перед наказанием, которое не раз нависало над её неразумной головой. Как хотелось хану Махмуду швырнуть ей в лицо эти письма, хотелось взглянуть, как поведёт

31

Декабрь 1466 года.