Стигмалион. Кристина Старк

Страх ушел. Джесси начал посасывать мою нижнюю губу, я – его верхнюю. Он закрыл глаза от наслаждения, и я погладила его лицо: кожа на ощупь такая мягкая, только щетина на подбородке слегка колется…

      Теперь я была почти рада, что перепутала бутылки. Все это стоило каждого дня, что мне предстояло провести в больнице.

      – Долорес, – застонал Джесси, теперь голос был совсем другой, охрипший. Его рука нырнула под мою майку и ласково сжала грудь. Я позволила ему и это. Одним ожогом больше, одним меньше – разницы нет.

      – Будешь помнить меня, когда все закончится? – прошептала я, уже чувствуя едва заметное жжение на губах.

      – Закончится? Ты уже собралась бежать? – возразил он.

      – Я не хочу бежать, ты сам убежишь, когда узнаешь…

      – Тебе не шестнадцать? – пробормотал он. – Еще меньше?

      – Прощай, Джесси, я буду помнить тебя.

      Губы жгло так, что невозможно было терпеть. В легких тоже разливалось пламя, мешающее говорить и дышать. Я поцеловала парня в лоб и встала с его колен. Он удержал меня за руку.

      – Долорес… Останься…

      – Не могу. Уходи. Но прошу тебя: что бы ни случилось, – ты ничего не знаешь!

      Я вбежала в дом и захлопнула дверь. Прижала руку к губам – боже, как больно! – и рванула по лестнице наверх, перескакивая по две ступеньки за раз. Хэйзел вскочила с коврика и побежала за мной. Я ворвалась в чужую спальню и коснулась плеча спящего брата.

      – Сейдж, Сейдж! Проснись! Я перепутала в темноте стаканы и, видимо, попила из чужого… Ужасная боль… Вызывай скорую…

      Мой Стигмалион уже начал мстить.

      6

      Здравствуй, мир. Меня зовут Долорес

      Мама постарела. Я вдруг заметила это. Вокруг рта тонкие морщины. На лбу несколько горизонтальных линий. Глаза уставшие, заплаканные. Никаких слов не хватит, чтобы вымолить прощение…

      Рядом сидел, обняв ее за плечи, Сейдж. Мрачный, как грозовое облако, на подбородке щетина – пару дней не брился, глаза красные.

      Только папы не было. Хорошо бы, он тоже пришел… И бабушка. А может, и не нужно им сюда приходить. Я все равно не смогу смотреть им в глаза…

      – Ничего не говори, будет больно, очень сильные ожоги, – всхлипнула мама.

      Я не смогла бы ничего сказать, даже если бы попыталась: у меня полголовы было забинтовано, и бинты тянулись поперек рта, а рот был забит горькой от лекарств ватой.

      – Помнишь что-нибудь?

      Я покачала головой.

      – Зато Джесси помнит, – процедил сквозь зубы брат.

      – Сейдж, не сейчас, – попросила его мама.

      – А почему не сейчас? В следующий раз ее могут не спасти, ты знаешь! Она же намеренно это сделала, черт побери!

      Я подняла руку – она тоже была перебинтована, только пальцы торчали – и жестом попросила бумагу и ручку. Мама порылась в сумочке и вынула блокнот и карандаш.

      «Сколько я здесь?» – написала я так коряво, что сама бы не смогла прочесть. Но мама легко понимала мою писанину:

      – Третий день.

      «Как Джесси? Он знает, где я и