17 левых сапог. Вацлав Вацлавович Михальский

гневно бормотал Адам, размыкая треногу.

      – Сесть-то сел, а подняться – не фунт изюму! Давай, брат, башку!

      Мерин послушно опустил голову до земли. Левой рукой Адам обнял теплую атласную шею мерина, правой оперся о палку.

      – Взяли! – тужась, скомандовал Адам.

      Привычный мерин стал потихоньку распрямлять шею.

      Старик уже поднялся наполовину, но тут мерин порывисто крутнул головой, и Адам глухо шлепнулся на траву.

      – Ай, идол, печенки! О-хо-хо! Печенки поотбиваешь! – расхохотался Адам. – Ище разок!

      Тая в черносливах глаз шкодливые искорки, мерин покорно опустил морду. Но как только Адам слегка приподнялся, хитрый мерин рванул, и снова Адам плюхнулся задом.

      – Я те, идол! – смеясь, пригрозил Адам. – Я те поиграю!

      В третий раз мерин благополучно поднял старика.

      – Мерин-мерин, а меру знаешь! – ласково потрепал Адам его по жесткой гриве.

      – На, брат, посладкуй, – поднес он на ладони ярко забелевший в ночи кусочек сахара. Мягкие дрожащие губы мерина бережно взяли ежедневный гостинец.

      – Пошли, что ли, пообследуем? – предложил Адам и, повернувшись спиною к мерину, зашагал.

      Мерин двинулся следом.

      – Стоп, брат, стоп! Задний ход! – остановился старик. – Тюрьму-то твою затеряем – Степка язык себе матюками искрошит. Где она?

      Вернувшись на прежнее место, он разыскал треногу и повесил ее на ветку большого куста.

      – Во, тут на глазах. Солнышко взойдет – мы ее с тобой наденем, твой черт мордастый и знать не будет.

      Полным кругом обходили они больничную усадьбу. Обходили медленно. Мерин останавливался пощипать траву, которую, по его мнению, уже никак нельзя было миновать. Адам смотрел на текучие тучи, грозил им пальцем, чтобы не закрывали густых летних звезд. Сделав круг, они вернулись на ту же поляну. Мерин подмял под себя передние ноги, потом задние, лег, звучно екнув селезенкой. Опираясь ладонью о твердый стержень меринова хребта, опустился на траву и Адам, прилег, прислонясь к тугому боку мерина. Задремал. Проснулся от холода. Влажная трава тлела мерклым светом: выпала обильная роса.

      – Спать тебе? Ну, спи, – прохрипел Адам. – Степка те завтра умучит. – Адам набил трубку, поплямкал, раскуривая, дождался, пока табак упреет, займется красным глазком, затянулся…

      Небо серело. Линяли звезды. Тени становились прозрачней, крупней. Из детского отделения слышался тонкий плач.

      Развиднялось по-летнему быстро.

      – Пора и к солнышку, – сказал Адам. Поднялся, опираясь о задремавшего мерина, и похромал на зады усадьбы. Сразу за свалкой начиналась степь. Стайка собак неутомимо рылась в отбросах. «На месте, родимые, уже заступили!» – ласково подумал Адам, различив черные движущиеся клубки собак. Признав Адама, они обступили его, приветственно подметая хвостами.

      Адам пошел в степь. Каждый день приходил он сюда, приходил слушать, как восходит солнце. Подавшись вперед на палку, устремив взор к далекому, плавающему в сизе кургану,